«Это будет бомба»
Идея не то что зрела давно – она уже перезрела. «Дима, тебе надо книгу писать!» — наверное, не было ещё человека, который бы не сказал эту пошлую фразу после прочтения странички Дмитрия Волкова в «Фейсбуке». Дмитрий Волков – знаменитый советский пловец 1980-90-х годов, экс-рекордсмен мира, многократный чемпион Европы, призёр чемпионатов мира, обладатель трёх медалей Олимпийских игр, в последние годы – главный редактор журнала «Плавание». Собственно, читатели «Чемпионата» уже имели возможность ознакомиться с его творчеством – Волков написал для нас эссе к проекту «35 лет Олимпиаде-80 в Москве».
В конце концов заместитель главного редактора «Чемпионата» Евгений Слюсаренко решил поставить ультиматум. «Дмитрий! Давайте сделаем так, — подчёркнуто официальным тоном начал он. – Вы будете для нас писать. Название для вашей рубрики я уже придумал – «Водяной». Потому что вы на него похожи – в хорошем смысле похожи. Начнём с одной главы в месяц, а потом как пойдёт. После этого вы возьмёте все материалы и издадите наконец книгу. Всем профит. А иначе вы никогда не соберётесь». «Идёт, — не возражал Волков. – Я даже знаю, что напишу первым делом. Это будет бомба. История называется просто: «Резиновое изделие № 2, или С чего начинались комбинезоны». И Волков, воспользовавшись тем, что замглавного редактора впал в прострацию, повесил трубку. А на следующий день прислал этот текст.
Да, это бомба.
«Почему-то меня не снимали – может быть, жалели?»
Все только и твердят сейчас: гидрачи-гидрачи! Гидрокостюмы то есть. Комбинезоны с купальниками, шорты с лосинами! Триста граммов подъёмной силы и две секунды форы самому себе на финише сотни. Ну-ну! Могли ли мы, родившиеся под музыку из кинофильма «Как закалялась сталь», с мозолями на руках, укутанными в суровую ткань семейных трусов, представить себе
такое, чтобы плавки да без начёса? Когда я в первый раз залез в чёрные «звёзды» Arena Skin fit олимпийского пошиба, сварганенные моей мамулей из доброты её подруги Марьи Ивановны, жены великого Вайца (Сергея Вайцеховского, главного тренера сборной СССР по плаванию в 1974-82 гг. – Прим. «Чемпионата»), и ещё чего-то невесомого, – я был на седьмом небе. Во-первых, таких не было ни у кого из моих трущобных моцэвээсовских соплеменников, а во-вторых, плавки эти были действительно хороши. После них мои старые, из некогда модного в узких водоплавающих кругах грузинского сейлона, стали казаться громоздкой волокушей.
Но время шло, текли года, я к удивлению многих начал побеждать, став по этому поводу завсегдатаем экипировочных центров и шустрым, как понос, «заслуженным мастерком спорта». Так с гордостью за меня саркастировал мой любимый братец Макуля — тоже, кстати, пловец.
Короткие отрезки я просто летал: «четвертаки», «полтинники», а ещё лучше – ускорение со старта, метров 15. В общем, как-то попёрло. Акселераты однажды состарились, олимпийские звёзды 1980 года погасли, и вот я – единственный из серпасто-молоткастых, кто может попасть в финал мирового чемпионата в моём любимом брассе.
Но положение тела! От него всё. Мало кто уделял внимание нюансам. Даже фирменные чемпионы. А я ловко так, вылечу под нужным углом с тумбочки, вонжусь в воду, как следует, чтобы
Единственное, что меня отвлекает от грусти, так это презерватив. Да! Их у меня пять штук. В красивенькой яркой пачечке, купленной мною накануне, после бритья, в ночном магазине рядом с отелем.
проскользить подальше, поддельфиню на поворотике да занырну малька на скольженьице – и в дамки. На финише, правда, обычно всё же разваливался, ноги провисали тухлым хвостом, волочась по дну, темп улетал в небеса, всё вокруг чернело, воздух заканчивался, и я тонул.
А Борис Дмитрич Зенов – мой тренер и мучитель детства – меня ещё за перекаты ругал, ведь так нельзя было. Водичка через голову перельётся — и всё, капут. Дисквал за заныр с полагающейся обструкцией. Но меня почему-то не снимали. Раза два-три в жизни, не больше. Может быть, жалели? Да и отменили правила эти вскоре. А поддельфинивал я не ногами, сгибая колени (мы ещё об этом вспомним), а всем корпусом, значит, линия не ломалась, и меня не ловили. Судьи ругались втихаря, но не возникали. О-па, и я снова впереди. Хотя, бывало и догоняли, гады. Метрам к двумстам. Поэтому в конце концов я и разлюбил плавать 200 метров.
Но в то 86-е лето ХХ века самые борзые из моих конкурентов настигли меня и на сотне, причём уже сразу после первого и единственного поворота. В финале. Слушайте, я сейчас расскажу всё по порядку.
«Саня, щас запалят!»
Итак, середина 80-х. Я уже ветеран. Ископаемое в бумажных, так мы называли материал, из которых они были сделаны, плавках. На моих глазах сборная СССР менялась уже в третий раз. Из ребят, стартовавших на московской Олимпиаде, осталось пару человек: Саля да Сидор (Владимир Сальников и Александр Сидоренко. – Прим. «Чемпионата»). Ах да! Чайник (Александр Чаев. – Прим. «Чемпионата) ещё и мои ближайшие кореша в те времена: долговязый красавчик Спича (Сергей Смирягин. – Прим. «Чемпионата») и Лёха Марковский – челябинский ветеран баттерфляя и короткого, стелющегося какого-то по-паучьи, кроля. Всё равно – не много.
Пришедшее к этим олимпианическим монстрам на замену поколение международных соревнований «Дружба-84», «счастливчики», пропустившие по воле дегенератов из ЦК КПСС Игры в городе ангелов, в большинстве своём тоже уже слили воду. На мир в Мадрид заявилась молодая и безусая команда: Вадик Ярощук, Эдик Клименьев, Коля Евсеев… ну и другие весельчаки, мальчики и девочки, у которых в большинстве своём усы также ещё не росли.
Кстати, для Сани Сидоренко и Лёхи моего чемпионат этот оказался последним в карьере. Да и для Спичи тоже. А Сидор даже закурил по этому делу в самолёте по дороге домой. Развалился вольготно так в кресле в экономическом ряду самолёта рейса Мадрид — Москва, вытащил папиросу с верблюдом (в сборной СССР этот вид табака был исторически в моде) и задымил. Нагло, как паровоз. Я ему: «Саня, ща запалят!» А он: «Да мне всё равно!» Так, как я понял позже, проходила его прощальная гастроль.
Да, тяжёлый выдался сезон. Мы часто соревновались: то с англичашками матч, то с голландцами, то с немчурой. Кубок Европы, потом Союз зимний, Союз летний, Игры Доброй воли, чемпионат мира, Спартакиада народов СССР… От зимы до лета всего-то пустяк, но к лету, в отличие от зимнего периода, где у меня аж три мировых достижения года выросло (на «полтиннике» моём коронном, на сотне и даже на двести), я выдохся. Может быть, сказались напряжённость и длительность сезона, большое количество стартов и неизбежность-рваность нагрузок-разгрузок, а может – перенесённое весной воспаление лёгких. Не знаю.
В общем, когда мы доехали до столицы Испании (а там наметился чемпионат мира – тот самый, который тогда ещё раз в четыре года проходил), чувствовал я себя неважнецки. Непроходящая тяжесть забитых километрами и тоннами мышц, тошнотворная вялость прохлорированного насквозь тела отражались на результатах контрольных отрезков: плылось, прямо
Запоздалое прозрение бешеным унитазным вращением закрутило мой паталогически спортивный мозг: «Ё-моё! Я сейчас нагнусь, и он всё увидит!».
скажем, хреново. Не мне одному, правда; великим тоже было непросто. Для Сальникова, например, этот чемпионат закончился вторым, после предыдущего сезона, провалом: 400 м – непопадание в финал, 1500 м – то ли шестое, то ли седьмое место, не важно. Именно тогда, стуча зубами от мандража, я услышал от него: «Эх, Димон, расслабься, ерунда всё это, в конце концов, – ведь это не мировая революция!».
В общем, старались все, но не у всех получалось. В то лето был очень быстр англичанин Адриан Мурхауз, мой закадычный друган и вечный соперник. Уже утром того, памятного описываемым событием дня, он наотмашь удивил всех результатом своего предварительного заплыва: 1.02 с копейками. Это при том, что из 63 секунд люди на планете Земля выплывали только по праздникам. А результат Стива Лундквиста из США, показанный им в том самом Лос-Анджелесе на не виданных нами Олимпийских играх в 1984 – 1.01,62, – будет никем не покорен ещё пять долгих лет.
«Попробуй засунь его в плавки»
Но мы не об этом. Итак, предвариловка. Я трясусь как осиновый лист. По идее, попадание в финал – ерундовая для меня задача, но ощущения настолько далеки от идеальных, что невольно начинает казаться, что я уже приплыл. Единственное, что меня отвлекает от грусти, так это презерватив. Да! Их у меня пять штук. В красивенькой такой, яркой пачечке, купленной мною накануне, после бритья, в ночном магазине рядом с отелем. Я её уже открыл, вытащил оттуда блестящую фольгой связку, прощупал её скользкие внутренности и… убрал обратно. Не время. Я знаю, когда оно наступит. Оно придёт за 10 минут до заплыва. Раньше нельзя. Может рвануть. В смысле – лопнуть.
Дело в том, что накануне старта (а сотня брассом долгое время оставалась первым мужским номером программы на всех крупных международных соревнованиях), так вот, буквально вчера (напоминаю, у нас на дворе 13 августа 1986 года) ко мне подошёл Владимир Станиславович Радомский – мой тренер — и подвёл ко мне одного авторитетного деятеля из города Минска, в то время руководителя комплексной научной группы. У него фамилия ещё была такая смешная — Петрович. И, протягивая мне что-то зажатое в ладони, заговорщицки предложил: «Смотри, что у меня есть!». Разжимает руку. Я не верю глазам. «Что это?» — говорю. А он в ответ: «Секретное оружие. Г…дон», — и через паузу. — «Да не ты!». Радик добродушно смеётся, мой дорогой тренер, всегда любил снимать стресс с помощью матросских шуток, — «вот это он и есть!». И суёт мне в руку знакомое ещё с детских лет по содержимому родительских секретеров резиновое изделие № 2.
Кстати, номером 1 в нашей целомудренной стране являлся противогаз, а за номер 3 боролись ластики с калошами. Но это так, для справки. «Попробуй, засунь его в плавки», — не унимается мой наставник и красноречиво выкатывает глаза, показывая Петровичу: мол, ты продолжай! Петрович сразу воодушевляется и убедительно продолжает: «Ты его надуй и спрячь, он тебя поднимет капельку, что должно несколько изменить положение тела, особенно на финише, ну и повысить соответственно скорость». Я сразу вспомнил о своих шерстяных плавках детства и о чёрных «звёздах». Всё. Решено. Радома подводит черту: «Ты представляешь, какая это крутая штука, если хоть на два-три процента твоя плавучесть увеличится?»
На той тренировке я взорвал их четыре штуки. Чуть напряжёшься, сожмешь ягодицы и — БАХ! Нет шарика. Я второй беру, потом третий… Четвёртый тоже лопнул, но уже после четвертака, который мне удалось-таки проплыть с посредственным результатом, но на белорусской резине…
«Мамма мия! Остаётся всего один!»
Ну вот, я дождался заветного часа и рассчитанной минуты для уединения в туалете и тайной доэкипировки. Дрожащими руками достаю уже вскрытую пачку с изделиями, взгрызаю защитную фольгу, в нос ударяет едкий запах промасленной резины, и извлекаю одно из них. Надуваю. Корявыми от предстартовых переживаний пальцами пытаюсь завязать узел, но – БАХ! Первый пошёл. Вынимаю второй. Надуваю. Завязываю. Засовываю между ног, шевелю булками и снова — ТРАХ! Третий — БУМ! Четвёртый – туда же! О, мамма миа! Остаётся всего один! Судорожно, не дыша, привычно манипулирую причиндалами и – о чудо – получается!
Не готово ещё было человечество к таким экспериментам, ему, человечеству, нужно было еще проплыть 12 вращений вокруг солнца, чтобы дожить до Яна Торпа.
Чувствую его упругое существо где-то, как бы это место помягче назвать, в промеж…пье. Вы ведь понимаете, он мог поместиться только там, одной своей стороной упираясь в мошонку, а другой – покоясь между моими вспотевшими от напряжения мускулюс глютеус максимус, то есть большими ягодичными мышцами.
Чтобы не «пукнуть» в очередной раз, я потешно, переваливаясь из стороны в сторону, будто наделавший в штаны, гусиным шагом семеню в call room. Слава Посейдону, вовремя. Когда я попал в комнату формирования, судья уже объявлял участников моего заплыва. Я боялся пошевелиться, не то что бы присесть или сделать какое-нибудь разминочное упражнение. Обливаясь потом, неестественно растопырив ноги, вместе со всеми остальными своими товарищами-брасюганами я наконец выкатываюсь на бортик открытого мадридского басика.
Предварительные заплывы никогда не пользовались бешеной популярностью. На трибунах там осело лишь небольшое количество зевак, члены команд, не стартующих в этот, самый первый день чемпионата, да из окон соседних зданий – белые пятнышки заинтересованных лиц зрителей-халявщиков. Солнце только-только начало разгонять утренний туман, отбрасывая резкие тени от высоток на бирюзовую воду, кода я подошёл к своей дорожке, точнее – к стулу для раздевания. Быстро сбрасываю свой штопаный-перештопанный халат, служивший мне с раннего детства, затем новенький велюровый костюм — в предвариловках не представляют, времени нет — всё происходит мгновенно, по свистку влезаю на тумбочку и… о, ужас! Я пропал! Какой позор! Запоздалое прозрение бешеным унитазным вращением закрутило мой патологически спортивный мозг: «Ё-моё! Сейчас я нагнусь, и он всё увидит!»…
«Спецооборудование, опередившее время»
Дело в том, что на соревнованиях по плаванию позади стартующего спортсмена на своём специальном стульчаке, как обычно и положено, сидит судья. Он там сидит себе спокойненько, чтобы проконтролировать правильность выполнения стартового прыжка и контроля финиша. Поэтому ему, судье, просто некуда больше глаза девать, как не в задницу своего подопечного. А у меня там такая колбасина, что просто через ж… в сапоги, простите за выражение!
Я успел ещё подумать: блин, а если пузырь ещё и громко лопнет, что, интересно, подумает этот дяденька? Но звучит знакомая команда «take your marks», я, была не была, сгибаюсь, и под спасительный звук выстрела (тогда ещё стреляли), улетаю в неизбежность. Там, во влажной мгле сурового спортивного испытания, некоторое время я ещё продолжал, точнее, пытался продолжать контролировать ощущения между ног. Но на финише всё прошло как обычно: я выдохся до донышка, загрубел, почти потеряв сознательность, и, встав колом на последних метрах, бросил руки на бортик, выбив пальцы при касании, хорошо ещё, что своевременно бросил — с девятым пловчишкой-аутсайдером, пролетевшим основной финал в заплыв с литерой «Б» (было такое чудо в то время), меня разделили лишь пару сотых! И смех, и грех. Вот так секретное оружие…
В финале было проще. Я сумел улучшить утреннее время и даже попасть на пьедестал, хоть и приплыл к финишу четвёртым: Мурхауза, показавшего лучшее время в мире после фантастического рекорда от Лундквиста двухгодичной давности, сняли за неумелое (бедолага) поддельфинивание. Он засадил от колен ногами так, что волна сверху не смогла оставить судей равнодушными. Потомили парня пару минут, дали порадоваться, а потом объявили о его дисквалификации и моём перемещении в мировом рейтинге на одну ступень вверх. Я был счастлив, но за друга попереживал, конечно, чтобы его поддержать.
Я сумел превзойти самого себя со спецоборудованием, опередившим время! Не-не, вечером я отказался от повторения этого кошмарного, изматывающего нервы и, собственно, что греха таить, запрещённого правилами эксперимента с надуванием и плыл как обычно: совершенно легальным, раскрепощённым, готовым на физические страдания, с чистыми помыслами и без резины в причинном месте. Стойте, я сказал: в привычном?
…И всё же прав был Петрович! Только не готово ещё было человечество к таким экспериментам, ему, человечеству, нужно было ещё проплыть 12 вращений вокруг солнца, чтобы дожить до Яна Торпа в его революционном комбинезоне, который действительно поднимал и ускорял его огромное рыхлое тело, буквально толкая вперёд к золоту олимпийских пьедесталов. И мало кто знает, так пусть узнает сейчас: комбезы начинались с презервативов!