Патрик Элиаш – легенда «Нью-Джерси», двукратный обладатель Кубка Стэнли, лучший бомбардир, снайпер и ассистент в истории клуба. На его счету 20 сезонов в НХЛ, 1240 матчей и 1025 (408+617) очков. В подкасте Spittin’ Chiclets Элиаш пустился в воспоминания по старым денькам, самые яркие из которых мы перевели. Из интервью чеха вы узнаете:
- как семья Элиаша жила при коммунистах;
- почему чехи год за годом проваливаются на международном уровне;
- как Элиаш переубедил Ламорелло отправлять его в юниорскую лигу;
- из-за чего они ссорились с Петром Сикорой;
- как Ларри Робинсон распсиховался и перевернул серию с «Филадельфией»;
- историю о том, как Пэт Бёрнс наехал на Элиаша и что из этого вышло;
- что было ужасным в Магнитогорске — город или хоккей.
О детстве в Чехословакии, коммунизме и очередях за бананами
— В детстве ты что-то знал об НХЛ?
— Впервые я услышал об НХЛ лет в 16, когда мы с юниорской сборной поехали в Канаду. Тогда я и узнал, что есть лига сильнее, чем в Чехии. Так что в детстве я не ставил себе целью попасть в НХЛ. Я родился в маленьком городе с населением около 30-35 тыс., у меня есть два старших брата, так что я равнялся на них. Мысль об НХЛ пришла намного позже.
Мои братья стали заниматься хоккеем. Мама быстро поняла, что это надолго, и устроилась на работу на арену, чтобы быть к нам поближе. Так всё и началось, у меня и выбора-то не было. С самого начала я проводил время на арене, просто наблюдал за братьями. Я встал на коньки в пять лет, в семь стал заниматься футболом. В какой-то момент футбол мне даже больше нравился.
— Яромир Ягр как-то повлиял на твоё желание уехать в НХЛ?
— В 14 я поехал играть в «Кладно», это в трёх-четырёх часах езды от моего города, для Чехии – через полстраны. За год до этого оттуда в НХЛ уехал Ягр. Он тогда уже играл в сборной, там было трое лучших молодых ребят – Ягр, Голик и Райхел, на них равнялись ребята моего возраста.
— А как вы оказались в «Кладно»?
— Мой городок находится посреди страны, рядом расположена Йиглава. Это был один из лучших клубов в стране, с большой историей. И это была армейская команда, тогда ведь все ребята должны были отслужить два года в армии, поэтому «Йиглава» набирала лучших игроков. Я хотел поехать туда, но мне сказали, что у них достаточно своих игроков, даже не пригласили на просмотр.
Чуть подальше есть «Брно», но они были на спаде, выступали не слишком удачно. И последнее место, которое я рассматривал – «Кладно», этот клуб дальше всего от моего города. Знакомый моего брата там играл за пять лет до меня и хорошо отзывался о клубе, так что я поехал туда на просмотр.
Через пару дней они пришли ко мне домой. Даже не домой, а в школу, у нас тогда как раз была тренировка, я учился в хоккейной школе. Так вот, представитель клуба подошёл ко мне и сказал: «Мы хотим тебя взять. Тебе даже не надо проходить тесты». Тогда нужно было сдавать тесты для поступления в другую школу. Я ответил: «Отлично, записывайте меня!». Было тяжело уезжать из дома так рано, но это пошло на пользу. Я быстро повзрослел, научился заботиться о себе, подготовился к переезду в США.
— Скучали по дому?
— Конечно, я же был младшим из братьев, маминым сыночком. Я оказался сам по себе, вдали от семьи. И тогда же всё было иначе, в том числе и школа, мы там изучали ремесло. Я должен был работать на металлургическом заводе – чинить большие агрегаты или работать на них. Так что шесть дней мы учились в школе, а четыре дня ходили на завод, с 6 утра до 4 вечера, это было частью учёбы.
Так что когда мне было 15-17 лет, я вставал 4:55, а в 5:15 автобус забирал нас на завод, а после него мы шли на тренировку, которая длилась до позднего вечера. Конечно, будь у меня шанс поехать в колледж, играть в хоккей, как делают в США, это было бы лучше. Но у нас ничего подобного не было и до сих пор нет, к сожалению.
— Жалеете, что детство рано закончилось?
— Да нет, мне всё нравилось. В «Нью-Джерси» бывало и сложнее (смеётся). Самым тяжёлым после переезда в США было то, что я вообще не знал английского. Учил его по телешоу, сидел со словарём, смотрел незнакомые слова. Очень помогал Кшиштоф Олива, ведь польский и чешский языки похожи. Он помогал мне учить английский, ходить в банк и так далее.
Для меня тогда всё было удивительно, я же приехал из Чехии, где только недавно распался коммунистический режим, перемены от капитализма ещё были не так заметны. А в США – большие машины, широкие шоссе, большие города, большие грузовики, всё это меня ошеломляло.
— В Чехословакии было много больших игроков и до вас. Например, Вацлав Недомански – первый игрок, сбежавший в НХЛ из коммунистической страны, братья Штястны. Вы в детстве о них знали?
— Если честно, я не знал. Был коммунизм, жестокий режим для многих людей. Мой отец был членом коммунистической партии. Он был строителем, водил грузовики, строил дома в Чехословакии, в Россию строить дома его тоже отправляли. Ему пришлось вступить в партию, как и маме. С другой стороны, коммунизм позволил нам поступить в спортивную школу, играть в хоккей. Нам не нужно было платить за экипировку, поездки на турниры и так далее. За всё платило государство. Сами родители это не потянули бы, а так мы смогли заниматься спортом.
Но если ты был в чём-то талантлив, ты не мог использовать этот талант, тебе перекрывали воздух. У них был свои взгляды, я это понимаю. Но среднестатистические семьи, как наша, могли делать вещи, которые при другом режиме не смогли бы.
Я не имел ни малейшего представления об игроках, которые сбежали. Помню, как в 1985 году Чехословакия выиграла чемпионат мира, в те годы я стал активно следить за хоккеем. До этого я был обычным ребёнком, который интересовался разными видами спорта и особо ни о чём не задумывался. Коммунизм был частью моей жизни, и другой я не знал, для нас всё это было привычно.
О причинах провала чехов на международном уровне
— Почему сейчас чехи так неудачно выступают на международном уровне?
— Я вернулся в Чехию пять лет назад, и каждый год эту проблему широко обсуждают. Произошли изменения в федерации, в юниорском хоккее. Раньше было 24 команды, но у нас маленькая страна, и у нас нет столько хороших игроков. В моём детстве было 10-12 сильных команд, сильные ребята попадали туда, те, кто послабее, ехали в низшие лиги.
Поэтому я в детстве и хотел поменять команду, в моём городе всё было здорово, но в 14 лет пора было попробовать себя уровнем выше. Сейчас всё иначе, от ребят уже не требуется выпрыгивать из штанов. Деньги тоже повлияли, в хоккей чаще идут дети из зажиточных семей, а бедные семьи не могут себе позволить отдать ребёнка в хоккей.
Наверное, в наше время дети были более мотивированными, чем современные. Мы больше хотели. У нас же даже фруктов не было в магазинах, бананы раз в год завозили. Надо было стоять в очередях, чтобы их купить. Дети сегодня не такие голодные. Мы пытаемся учить своих тому, что всё в жизни надо ценить, что надо стараться добиваться успеха, но многие родители этого не делают. Получается, что есть дети с большим потенциалом, но они не могут себе позволить играть в хоккей и заканчивают в 14-15 лет.
В Чехии это большая проблема, я столкнулся с ней, когда работал с молодёжной сборной. Посмотрите, какой выбор игроков у Канады, России, Швеции… Мы и близко не стояли по уровню таланта.
Мы пытаемся что-то делать – привлекаем специальных тренеров, учимся у финнов, канадцев, шведов, но на перемены нужно время. Расскажу историю – Адам, сын моего друга Марека Жидлицки, попал в юниорскую сборную, ездил на сборы, участвовал в турнирах. Он сказал, что в сборной их ничему не учат. Один тренер на нас просто орёт, а другой вообще молчит. Там не дают никакой системы, ничего, а это 16-летние ребята, которые должны представлять нашу страну! Очень грустно. Адам видит разницу подхода по сравнению с Северной Америкой, где он играет, и там всё намного лучше.
О начале карьеры в «Нью-Джерси», АХЛ и «химии» с Петером Сикорой
— Вы два года провели в АХЛ, не расстраивались, что вас не поднимают в основу, или запаслись терпением?
— Никакого терпения! Мы же все думаем, что готовы сразу заиграть в НХЛ, не понимаем, зачем надо ехать в фарм. Взять Петера Сикору, он сразу стал играть в НХЛ, но на второй год его тоже отправили в фарм-клуб. Мне Лу после тренировочного лагеря сказал, что отправит меня в юниорскую лигу. Я парировал: «Юниорскую? Я в Чехии играл в высшей лиге». Он объяснил, что имеет в виду канадскую лигу, тогда я узнал, что, оказывается, меня задрафтовала «Сарния».
Сказал Лу: «Я приехал пробоваться в команду НХЛ и, если что, играть в АХЛ. Если вы хотите отправить меня куда-то ещё, то я еду домой». Я настоял на своём мнении, не видел смысла ехать в юниорскую лигу, если я уже два года провёл во взрослой команде в Чехии. И меня отправили в АХЛ. Не думаю, что Лу был доволен, но мне повезло, «Олбани» только выиграл Кубок Колдера, там играло много потрясающих ребят, настоящих профессионалов. У нас была нереальная команда, меня сразу поставили в первое звено. Мне нравились тренировки, зарубы, не стеснялся и жёстко играть, хотя был совсем маленьким. Этот год помог мне подготовиться к НХЛ.
Фото: Getty Images
— В «Нью-Джерси» вы играли с Сикорой, знали его с детства?
— Да, мы вместе играли за молодёжную сборную. У него было потрясающее чувство гола, причём он умел забивать в нужное время. С ним у меня была лучшая «химия», и она возникла с самого начала. Я люблю пересматривать старые матчи, и меня до сих пор поражает, на что мы были способны вместе. Мы играли вместе меньше двух лет, но все помнят наше звено.
С Петером было очень весело играть, мы друг друга чувствовали. Мы были совсем молодыми глупенькими мальчишками, постоянно прикалывались, весело проводили время. А иногда, бывало, так злились друг на друга, что могли не разговаривать по несколько дней. Ссорились из-за чего-то, что произошло на льду, типа «Почему ты мне пас не отдал, я был открыт».
Ребята удивлялись: «Да что с вами не так?». Но на игре это не сказывалось, мы так же забивали, потом просто хлопали друг друга по спине, ничего не говоря. Но мы просто хотели хорошо играть, поэтому тащили друг друга. Например, выпускают нас, когда соперник снял вратаря, так все трое должны были коснуться шайбы, чтобы каждый набрал очки.
О методах Ларри Робинсона и своём первом Кубке Стэнли
— Когда вы выиграли Кубок Стэнли в 2000 году, в команде сменился тренер за восемь матчей до конца регулярки, какие настроения тогда царили в раздевалке?
— Мы очень много матчей проигрывали, но всё равно шли на первом месте в Восточной конференции. Сейчас уже ясно, что это было правильное решение, раз мы выиграли Кубок Стэнли, но тогда все были в шоке. Мы знали, что у нас великолепная команда, просто что-то случилось. Так бывает, захватывают эмоции, начинаешь думать о плей-офф. Любой менеджер не хочет, чтобы его команда не показывала свой максимум. Да, мы были в шоке, и Ларри тоже. Спросите его, он вам скажет, что не хотел быть главным тренером. Ему нравится роль помощника, доброго тренера, который на короткой ноге с игроками, а не главного, который должен принимать тяжёлые решения и постоянно находится в стрессе.
— В серии с «Филадельфией» вы взяли первый матч, но затем проиграли следующие три. О чём говорили перед пятой игрой, что помогло перевернуть серию?
— Ларри! Это было не в его духе, но тогда он рвал и метал – пинал мусорку, кидался ею. Он дал нам понять, насколько мы тупы, что не понимаем, в какой ситуации находимся. Он сказал: «Вам надо быстро осознать, насколько сильная наша команда и что мы должны сделать». Мы особо ничего не говорили, ветераны высказались: «Давайте это сделаем», и всё, этого было достаточно.
Ларри разозлился, показал эмоции – и мы заиграли. Мы знали, что если будем играть так, как умеем, то нам любой соперник по плечу. Но надо отдать должное «Филадельфии», у них тоже была классная команда.
— Вы забили победный гол в седьмом матче этой серии.
— Да, точно… Знаете, у нас был один массажист из Германии, потрясающий мужик. И он стал учить нас визуализации, мы с Арни и Петером занимались этим перед каждым матчем. Суть в том, что ты максимально расслабляешься и начинаешь визуализировать, что у тебя хорошо получается на льду, выбрасываешь из головы весь негатив. Я такие психологические тренировки проводил до конца карьеры. Делал это и перед седьмым матчем, и даже во время игры, постоянно повторял про себя: «Давайте, у нас получится, надо это сделать».
Когда мы выиграли Кубок, я подумал: «Слава богу, всё закончилось». Я был счастлив, но физически и психологически это было очень сложно. Я был молодым, так хотел выиграть. Плохо спал перед матчем, нервничал, прокручивал в голове разные сценарии.
О конфликте с Пэтом Бёрнсом и втором Кубке Стэнли
— Свой второй Кубок вы выиграли с тренером Пэтом Бёрнсом. Вы с ним ладили?
— Вообще нет. Он меня не любил, и мне с ним тоже было сложно. У меня в жизни было два тренера, из-за которых я был готов закончить, Пэт – один из них, а второй…
— Брент Саттер, который лишил вас капитанской нашивки?
— Точно. Забавно, что Мартин Эрат играл у него в юниорской команде и очень хорошо о нём отзывался. Я ему верю, но Саттер обращался с нами как с юниорами. Ну и начало у нас не задалось, когда он лишил меня звания капитана. К самому факту у меня нет претензий, вопрос в том, как это было сделано… Я узнал новость от журналистов.
С Бёрнси было тяжело, он не умел общаться с людьми. Он был просто жёстким мужиком, который постоянно давил на нас. В 2003 году мы выиграли не благодаря ему, а вопреки. Временами он нас так сильно бесил, что мы говорили друг другу: «К чёрту, давайте выйдем и сыграем как мы умеем». В некоторых матчах мы сами себя тренировали. Но, возможно, в этом и был его подход и он хотел, чтобы мы играли так, как сами хотим?
Я в том году набрал 57 очков, мы почти не забивали, выигрывали 1:0, 2:1. Но Бёрнсу это нравилось, а Лу всегда говорил: «Для победы нам нужен всего один гол». Но после Ларри, у которого я набирал по 80-90 очков, я не хотел играть в такой оборонительный хоккей!
Поверьте, я не из тех, кто пойдёт против тренера, но тогда я был взбешён. В какой-то момент я решил, что просто не буду обращать на него внимания. В Оттаве была жёсткая ситуация, после матча мы идём в раздевалку, а он стоит и смотрит на всех со злым лицом. Я прохожу мимо, он уставился на меня, я на него, и говорю: «Что? Хочешь что-то сказать или просто будешь стоять?». В раздевалке он начал на меня орать, что я эгоист и не играю на команду. А я тогда играл очень хорошо. Он погнал на меня, и меня это достало.
Тёрнер Стивенсон встал между нами и сказал Бёрнсу: «Заткнись, не ори на него, пошёл к чёрту. Мы тут сами разберёмся, вали из нашей раздевалки. Ты не будешь так разговаривать с ним, он наш лидер». И Пэт ушёл. Бёрнс оставил меня в покое, но внезапно стал давать мне больше играть, не придирался, если я делал ошибку. И я заиграл намного лучше! С этой поры наши отношения улучшились, и мы выиграли Кубок Стэнли.
На второй год у него выявились проблемы со здоровьем, и это вообще всё изменило. Он вдруг стал человеком, говорил с игроками, спрашивал о семьях. Было грустно, он мне показал, что нет плохих людей, просто у всех разные методы. Я стал больше ценить тренеров, которые умели общаться, но я понял, что Пэт – отличный тренер, который понимал, когда надо надавить на команду.
Фото: Getty Images
— Вы обсуждали свои отношения после победы в Кубке Стэнли?
— Нет, мы не возвращались к этому. У Марти Бродо и других франкофонов отношения с Пэтом были гораздо лучше, чем у меня с ним. Забавно, что его жена мне рассказывает, что Пэт всегда относился ко мне строже, чем к другим, но я был его самым большим любимчиком. Я не против жёсткого отношения, просто хотелось получить ответы.
О Магнитогорске и том, как едва не ушёл в «Рейнджерс»
— В локаут вы играли в России?
— Я поехал домой, играл в Чехии. Когда узнал, что сезон полностью отменён, агент предложил поехать в Россию, потому что там мне отвалят много денег за пару месяцев. Я поехал в хорошую команду, в Магнитогорск. Ужасный город, кошмарный, но там был чешский тренер, Петер Сикора, Сергей Гончар, Женька Набоков. В итоге я играл с Петером и Женькой Малкиным, это было круто.
Хоккей там был потрясающий, даже в четвёртом звене ребята финтили и обводили, я был в восторге. Город ужасный, но хоккей был первоклассный. Но я в итоге подхватил гепатит, который надолго выбил меня из строя. Месяц лежал в больнице в Праге, потом ещё 10 месяцев не играл, ещё и паховую грыжу заработал. Это была самая тяжёлая проблема со здоровьем в моей карьере, тогда я понял, как быстро в твоей жизни всё может перемениться. И что надо засучить рукава и работать, чтобы вернуться на свой уровень.
— Расскажите, как вышли на рынок свободных агентов, но в итоге всё равно подписались с «Нью-Джерси»?
— Правда только одна. После того сезона Лу подошёл ко мне и сказал, что у клуба не хватит на меня денег, потому что меня завалят более выгодными предложениями. Я сначала подумал, что он пытается залезть мне в голову, чтобы потом использовать в переговорах, но никаких переговоров летом не было, ни одного звонка.
День открытия рынка был самым нервным в моей карьере, не считая плей-офф. Мне поступило 12-15 предложений, в итоге остались «Лос-Анджелес» и «Рейнджерс». «Кингз» предлагали всё, что я захочу, «Рейнджерс» тоже сделали хорошее предложение, с ними мы договорились по сумме и срокам.
Но в тот год я мало играл, пропустил много времени из-за гепатита и совершенно не представлял, в какой я форме. У меня было много очков, но в этом не было ни капли моей заслуги, всё благодаря Гомесу и Джионте, которые провели великолепные сезоны.
Я хотел иметь какой-то рычаг влияния, поэтому попросил «Рейнджерс» включить в контракт запрет на обмен. Если бы мной там были недовольны, я бы, по крайней мере, мог сам решать, хочу я куда-то переходить или нет.
Был уверен, что контракт с «Рейнджерс» уже практически подписан, но Глен Сатер сказал, что он никому не даёт запрет на обмен, даже Гретцки или Мессье. Хотя я знал, что раньше они включали этот пункт в контракты. Тогда я сам набрал Лу, рассказал ему, на какие условия мы договорились с «Рейнджерс». Лу сразу стал выкатывать мне варианты, но тут я уже переправил его к своему агенту. Через пару минут мы обо всём договорились.
Сатер, конечно, сильно расстроился и много ругался – агент мне потом рассказывал. Если бы «Рейнджерс» согласились на запрет на обмен, я бы стал их игроком. Но в итоге всё получилось как нельзя лучше.