— Давайте начнём с самого начала. Когда вы впервые встали на коньки и вышли на лёд?
— Кажется, мне было примерно три года, я жил в Ванкувере, и моя мама, как и все обычные мамы, отправила меня постигать азы катания. Одели, значит, меня в защитную экипировку, поставили на лёд, и я ещё не успел и шага сделать, как упал и больно ударился. А потом я горько плакал и сказал, что никогда в жизни больше не встану на коньки! Но меня никто не послушал, и я снова и снова был вынужден ходить на проклятые тренировки. Чуть позже, когда меня поставили защищать ворота и в пробном матче я пропустил около 20 шайб, я снова горько рыдал и клялся, что никогда не буду этим заниматься. И что теперь? Я — хоккеист, я — голкипер.
— А вы помните свои первые коньки?
— Да, конечно! Думаю, они до сих пор лежат где-то дома. Как сейчас помню: они были пластмассовые и настолько дешёвые и старенькие, что в них можно было вставить любой ботинок, вытащив содержимое, и снова кататься. Я ненавидел эти коньки, представляете?
— Выходит так, что стать хоккеистом — это было вообще не ваше желание?
— Нет, и ещё раз нет! Меня принудили, заставили! Я сопротивлялся! Моя мама родом из Лос-Анджелеса, а в тех краях не слишком сходят с ума по хоккею. А вот отец – из Ванкувера, где хоккей считается чуть ли не религией. Являясь ярым болельщиком, отец мечтал сделать из меня хоккеиста. Мама всегда была моим самым большим фанатом и критиком, хоть и до сих пор не знает никаких правил. Вот забили мне гол – значит я плохо сыграл. Отбил шайбу – молодец! Родители стараются смотреть все онлайн-трансляции моих игр. Папа смотрит очень вдумчиво, от начала до конца, а мама — слишком эмоционально, постоянно нервничает.
— Когда же вы наконец поняли, что всё-таки хотите быть хоккеистом?
— О, это сложный вопрос. Мне кажется, я всегда хотел им быть. Просто не очень желал делать что-то для этого. Я болел за «Ванкувер Кэнакс», болел как сумасшедший. Я хотел видеть среди этих игроков себя, быть популярным, знаменитым. И когда наконец в 13 лет я понял, что хочу играть в хоккей, передо мной вставал вопрос: вратарь или защитник? Я всё время колебался между этими амплуа и наконец подошёл к отцу и сказал, что хочу играть в НХЛ, но не могу выбрать позицию. На вопрос папы, кем я хочу быть больше, я сказал, что, мол, защитником, а он покачал головой и сказал: «Ты будешь голкипером, для защитника ты слишком медленный». На этом вопрос закрылся, и меня стали тренировать как вратаря.
— Вы помните свою первую серьёзную победу?
— Думаю, это было в юниорское время, в Монтане, я там был самый молодой вратарь-новичок в команде. Так вышло, что мои напарники получили травмы и меня выпустили на буллиты. Я их взял! Как я был счастлив! Трибуны взрывались, публика рукоплескала, а я… я светился. Для меня до сих пор встать в ворота – это значит показать всё, что я умею. Мы, молодые игроки, жили, кстати, не в отелях, а в чужих семьях — в Северной Америке есть такой специальный проект. Маме это никогда не нравилось, но она ничего не могла поделать.
— Вы родились в Канаде, но отмечены как американец. Почему?
— Дело в том, что моя мама родом из Лос-Анджелеса, а ведь даже если ты родился на другом конце света, ты всё равно будешь американцем, если твоя мама американка. Вообще у меня два паспорта, поэтому мне не так и плохо живётся.
— Но ведь это значит, что вам надо выбирать между странами и в спорте, так?
— Да, и я могу сделать лишь один выбор, как, впрочем, и все остальные игроки. Конечно, я, быть может, хочу играть за Канаду, но там и без меня полно отличных игроков.
— А когда смотрели последние Олимпийские игры, отдавали предпочтение США или Канаде?
— Канаде, потому что я там вырос, я там жил. Но вообще каверзный это вопрос, ведь сейчас я живу в Америке, и мне сложно об этом говорить. Я, между прочим, и за Латвию стал болеть, когда познакомился с Даугавиньшем, ведь мы с ним жили в одном доме в прошлом году. Каспарс вообще повлиял на моё решение перебраться в Ригу, он убедил меня в том, что в КХЛ будет хорошо. Я от него узнал, что есть такая страна, Латвия, а до этого даже не знал, где она есть на карте. Вообще, я целое лето провёл у Даугавиньша на даче, а его мама даже стала называть меня сыном. Мы с Каспарсом большие друзья.
— Существует мнение, что вратари — особенные люди.
— Согласен, мы абсолютно ненормальные люди. У нас есть свои странные замашки. Я чувствую, когда стою в воротах, что ребята опираются на моё крепкое плечо. Позиция голкипера — это сложно, и она самая неблагодарная, в тебя постоянно что-то летит. Поэтому, когда мы с Микой (Теллквистом) выходим с площадки после игры и ребята кидают что-либо в воздух, мы прячемся и просим: «Пожалуйста, не кидайте в нас ничего, нам хватило сегодня шайб».
— Расскажите, как чувствует себя вратарь, который постоянно сидит в резерве?
— С одной стороны, это проще, особенно если основной вратарь здорово проводит матчи. Сложно, когда вратарь играет плохо, но ты всё равно сидишь, потому что тренер не верит, что ты можешь сыграть лучше него. Сейчас у нас с Микаэлем нет никаких разногласий, мы не желаем друг другу «фейлов». Он болеет за меня, когда я играю, а я за него, если он на площадке. Гораздо сложнее, если тебя выпускают на половине игры, а ты нервничаешь, в тебя ещё не летели шайбы, и вообще, я не люблю выходить не с первой минуты.
— В начале разговора вы упомянули о родителях, а у вас есть братья или сестры?
— Да, у меня есть сестра, ей 22 года, она, кстати, тоже имеет два паспорта. Когда-то она играла в рингет, это то же самое, что и хоккей, только женский. Там немного другие правила, но смысл тот же. Она не занималась этим профессионально, потому что невозможно заработать деньги, играя в рингет. Она решила, что надо возвращаться в реальную жизнь.
— Выходит так, что вы сейчас тоже в не совсем реальной жизни?
— В какой-то степени да, потому что сейчас я не могу находиться со своими детьми, не могу с ними играть, это всё не совсем настоящая жизнь. Но при этом я считаю, что быть хоккеистом — это лучшая работа в мире! Я вижу, что люди носят хоккейные свитера с твоим именем, ты их радуешь своими успехами. Когда мы с супругой пошли в один рижский магазин, мы увидели там много атрибутики, в том числе и джерси с моей фамилией. На следующий день мы вернулись туда, чтобы купить их, но оказалось, что все раскупили. Вот как здесь бывает! И на улицах узнают. Что интересно — раньше такого не было, меня вообще считали неудачником в школе, у меня было мало друзей. А теперь я такой счастливый, даже на гитаре играю.
— Да, мы слышали вас и видели фотографии в фейсбуке, где вы играете в группе!
— О да, у нас целая команда, и что интересно — все хоккеисты. Летом, когда мы находились на даче у Даугавиньша, мы часто играли, и обычно это было глубокой ночью, а Каспарс спал. Помню, когда мы его разбудили своим бренчанием, он чуть не снёс двери с криком: «Что вы, чёрт возьми, здесь делаете?! Shut up!». Короче, хорошо время проводили (смеётся).
— А как называется группа?
— Billy Blasters! Так вышло, что все участники группы — защитники, и только я вратарь. И как-то раз мне в грудь очень сильно попало шайбой, и тренер, шутя, назвал меня так, будто я все пули ловлю на себя. Вот мы и назвались таким названием. Нас четверо: солист, две гитары и барабаны. Сам я играю на гитаре, акустической. Люблю слушать Nicklback, John Mayer — люблю всё вперемешку, нет определённого любимого стиля. В школе я играл в оркестре, на тромбоне, видимо, поэтому у меня не было друзей (смеётся).
— Вы очень эмоциональны. У вас есть какие-то особенные традиции перед выходом на лед?
— О-о-о, конечно! Сложно рассказать всё, я совершаю это непреднамеренно, а по привычке. Вот, к примеру, у меня есть кольцо. Вы только не думайте, что я совсем чокнулся (смеётся). Но у этого кольца есть некая суперсила. Когда я иду на игру, я снимаю его и вешаю на крючок и верю, что оно мне помогает! Ну, я не один такой, к примеру, Брок Троттер тоже имеет свои ритуалы: он набирает где-то 4 или 5 кружек кофе и залпом, одну за одной, их выпивает. Я у него спрашиваю: " Тебе вкусно?!" Он корчится и отвечает: «Фу, нет. Но я должен это сделать!» Понимаете, когда выигрываешь какой-то матч после долгого невезения, начинаешь анализировать, что же ты сделал такое до игры, вот и получаются такие ситуации. Ещё я не могу пойти на игру, если мне не позвонила жена и не сказала «Good luck!», вернее, могу, конечно, но буду нервничать и думать, почему же она не позвонила. Можете смеяться, но я как наркоман буду смотреть в телефон и ждать, когда она позвонит и скажет эту фразу! Но Стейси, к счастью, не обманывает мои ожидания, она всегда знает, когда у меня игры. Голкиперы — вообще люди странные, наши товарищи даже боятся до игры нас трогать или просто разговаривать. Если я могу 15 минут думать, на какой крючок повесить пальто, то что уж тут говорить дальше?
— Вот вы с Микаэлем друзья, а какие ещё компании можете выделить в команде?
— Мы — лучшие друзья, а так в принципе у нас несколько компаний в команде. Есть такие, с кем я вообще не говорю, и не потому что не дружу, а потому что они неразговорчивые. Вот к примеру Сотниекс, Галвиньш и Мейя. С ними вообще не общаемся. В принципе, они знают английский и знают хорошо, но не разговаривают, а Подзиньш, который плохо разговаривает, постоянно болтает со мной. Но даже если мы не разговариваем, это вовсе не значит, что мы какие-то враги – напротив. В конце концов, ну невозможно же со всеми постоянно общаться. Часто общаюсь с Марком Хартиганом, он классный парень. У нас окна домов друг напротив друга, и иногда, когда я играю на гитаре, пою что-то, я не сразу замечаю, что его жена смотрит в окно и слушает мои песни. Комично порой случается. Она даже иногда показывает знаками, мол, хорошо поёшь, давай ещё. А ещё у нас два словака в команде есть: Джек и Чак Норрисы! Суровы сначала был Чаком Норрисом, но ему не нравилось имя Чак, поэтому пришлось переименовать в Джека. А когда появился Микуш (новеньким всегда достаётся), я ему дал имя — Чак. И теперь у нас есть Джек и Чак Норрисы (смеётся).
