Сегодня не стало Фёдора Черенкова

ПАМЯТИ ФЁДОРА ЧЕРЕНКОВА. 1959–2014. ФОТОДОСЬЕ

…Это ведь он, Фёдор Черенков подарил мне любовь к футболу, обрушив на меня, тогда совсем ещё мальчишку, сотни загадок великой игры. Что он делал с мячом! Мяч был продолжением Черенкова, его и только его союзником. Пролетая и по 60 метров, он приземлялся в ту точку, куда его направлял спартаковский кудесник. И в дождь, и в слякоть, и под лучами палящего солнца он слушался своего феноменального хозяина. Впрочем, футболист Черенков, в противовес своей мягкой, пожалуй, даже детской сути, повелевал всеми, кто соприкасался с ним в спорте. Что он вытворял с соперниками, партнёрами, болельщиками! Они все и всегда находились в его, данной ему Богом, власти прекрасного. Трибуны могли по 90 минут скандировать «Фёдор Черенков», когда самого народного любимца даже не было на стадионе. Никогда не забыть, как игра теряла всякий смысл в тот момент, когда Черенков, находящийся в резерве из-за проблем со здоровьем, не торопясь направлялся к скамейке запасных. На поле уже никто не смотрел, даже судьи попадавшие под магию гула арены начинали следить не за противоборствующими сторонами, а за тем, как Черенков с улыбкой смущения зашнуровывает бутсы. Диктор произносил «Фёдор Черенков», и начинался театр одного актёра. Любое касание мяча Феди, как с нежным трепетом называли его болельщики, признавалось гениальным. Даже черенковские ошибки сопровождались аплодисментами: люди были благодарны за попытку подарить им очередную радость. А как же ещё! Не мог же Фёдор допустить осечку в простой ситуации, он вообще не мог думать обыденно! Обаяние его образа затмевало всё: и здравый смысл, и сам Его Величество Футбол!

«Черенков, пожалуй, — самый интеллектуальный футболист из тех, с кем мне приходилось работать, — говорил о нём легендарный спартаковский тренер Константин Бесков. — Ему и тренерскую установку-то не нужно было давать, поскольку он выходил на поле творить, а не работать. Любое задание он всё равно преломлял по-своему, раскрашивал игру на только ему знакомый вкус. И всегда от этого команда только приобретала. Потому-то народ ходил не только на «Спартак», но и непосредственно на Черенкова».

Гоняя во дворе мяч, не помню, чтобы кто-то из пацанов отваживался называться Черенковым. Играли и в Блохина, и в Гаврилова, и в Пеле с Марадоной. Но как играть в Черенкова, никто даже не подозревал, да и ответственность на себя такую взвалить было не по силам.

«Глупо сравнивать Черенкова с Марадоной, Платини или Пеле, — говорил о нём другой знаменитый спартаковский наставник, Олег Романцев. — Фёдор ни на кого не похож. Потому и велик. Не встречал футболистов с таким неординарным мышлением. Но оригинальность эта сугубо спартаковского происхождения. Поэтому его действия на поле, являясь неразрешимой задачей для соперников, всегда были предсказуемы для партнёров».

Помню, как Черенков играл свой последний матч перед отъездом во Францию. На реактивном скользком поле, Фёдор по-черенковски укротил мяч и спокойно, аккуратненько уложил его в сетку торпедовских ворот. Всё тогда смешалось. А потом был финальный свисток, и как всегда бьющиеся в экстазе трибуны скандировали родное: «Фёдор Черенков».

Народный любимец виновато улыбался, смотрел на армию своих поклонников и скромно махал им рукой. Веди он себя как-то иначе, возможно, и не была бы боль расставания такой всезатмевающей. Вряд ли когда-нибудь забуду сцену, как один здоровенный мужик рыдал на плече соседа по трибуне, вернее, соседа по горю, а тот, отказываясь понимать, что происходит, жевал затухшую сигарету. Они, нежданно-негаданно осиротевшие, прощались с эпохой футбольного счастья, они покидали сказку, в которой забывали о всех своих бедах и наслаждались каждой секундой бытия, они хоронили свою душевную молодость.

Удивительно, не помню уже как, но мне удалось в тот день увидеть героя. Я не обрадовался тому, что великий маг подписал мне размокший билет, я испугался. До меня и прежде доходили слухи, что вместе с талантом природа наградила Фёдора коварной болезнью. 21 июня 1990 года для меня стало печальным откровением: те настораживающие вести вовсе не слухи. Глаза неповторимого гения, в то же время были глазами беззащитного, доверчивого и очень застенчивого человека. Они говорили, что Черенкову на этом свете очень непросто жить.

За те несколько секунд, что видел Фёдора вблизи, показалось, что мне довелось проникнуть в самую его сущность. С тех пор я всегда переживал за Федю — и не только за его способность быть счастливым, но и вообще за его способность быть.

Как десятилетия спустя выяснилось из средств массовой информации, опасения не были навязчивой идеей. Человек, даривший окружающим радость, несколько раз пытался уйти из жизни, и всякий раз Господь успевал поймать его на краю пропасти и вернуть назад – жить для других. Дышать этим воздухом и ходить по этой земле ради себя Черенкову не было дано от рождения. Вот уж поистине злая улыбка Бога – дать человеку столько таланта и не наградить его умением свой талант ощущать. Такое впечатление, что Бог быстро осознал свою ошибку, и потому будучи не в силах ее исправить, начал её заглаживать – посылать своему сыну надёжных друзей, среду, в которой он мог себя чувствовать хоть сколько-нибудь уютно, людей, умеющих ценить его творческую силу.

Тем не менее, полагаю, Фёдор так и не понял, как это наслаждаться плодами своей деятельности и получать от судьбы то, что заслужил. Он как ребёнок поражался колоссальному интересу к себе, был убеждён, что это какое-то недоразумение.

ЕГО ИМЕНЕМ НАЗЫВАЛИ ДЕТЕЙ

Уже в 2003 году, когда мы пересеклись и разговорились на контрольном матче «Спартака» с «Торпедо-Металлургом», Фёдор Фёдорович признался, что однажды в церкви к нему подошёл мужчина и сказал, что назвал своего ребёнка в честь Черенкова. Так вот, в голове некогда кумира миллионов сей факт не укладывался: почему? как я удостоился такой чести? разве соответствую я тому, чтобы моё имя носил человечек, родителей которого я прежде ни разу не встречал?!

Я напомнил о прощальном матче Черенкова. В ту пору футбол наш влачил жалкое существование, стадионы пустовали и заполняться вроде как не собирались. Но на него пришли. Не могли не прийти! Из динамиков звучал голос Тамары Гвердцители «Прощай король, прощай», болельщики были не в состоянии сдерживать переполняющие чувства, стоя аплодировали до зуда в ладонях. Король с букетом цветов совершал круг почёта и, казалось, был единственным, чьё лицо не блестело от слёз. Он оставался верен себе, а люди клялись в вечной верности ему. Не сомневаюсь, в тот день многие решили назвать своих будущих детей простым русским именем Фёдор.

…Черенков на миг задумался, видимо, нырнул в те события девятилетней давности и вновь улыбнулся своей неповторимой виноватой улыбкой: «Я ведь тогда тоже мог расплакаться, настолько трогательно всё было. Но привык все эмоции запирать в себе, вот и справился с подступившим комом к горлу».

А ведь имел он полное право разрыдаться в унисон 35 тысячам! Ну хотя бы в свой последний день в качестве игрока мог позволить себе не насиловать свои морально-волевые качества. Он ведь не просто покидал зелёное поле, он покидал свой мир. Ему предстояло найти себя по ту сторону бровки, а там со своей наивностью и неприспособленностью он рисковал быть перемолотым многочисленными жерновами быта, времени, неизвестности.

Фёдор никогда не обманывался в ожиданиях. Он понимал, что его характер и психика не позволят ему стать таким же незаурядным тренером. Работы вне спорта он, как и многие советские футболисты, не представлял. В обрушившемся свободном времени, пришедшем на смену высоким физическим нагрузкам, сборам, играм он вполне естественно видел страшную опасность и терялся в догадках, как с ней совладать.

Я кожей чувствовал все эти сложности и на протяжении пяти лет внимательно отслеживал скудную информацию из прессы о новой жизни народного любимца. Это продолжалось до тех пор, пока в феврале 1999-го я не раздобыл телефон Черенкова. К тому моменту я уже твёрдо решил пробиться в спортивную журналистику. Был уверен, что у меня обязательно получится. И своё первое интервью мне хотелось взять, конечно же, у человека, подарившего мне футбол.

Я звонил каждый день на протяжении трёх недель, пока не услышал в трубке голос, который когда-то знала вся страна. В голосе было столько грусти и благородства, что я, нисколько не боясь получить отказ, отбросил все свои заготовки и просто сказал: «Я не представляю никакого издания, но у нас с вами получится потрясающее интервью».

Черенков назвал свой домашний адрес и поинтересовался, когда мне удобней будет приехать. Я сразу понял, что согласился он исключительно из-за желания помочь постороннему парню найти своё место в жизни.

Уже с порога убедился в этом, так как по причине непростого душевного состояния Фёдору Фёдоровичу было не до общения. Он жертвовал собой, заставляя себя окунаться в прошлое, что видимо не очень-то любил. Само это слово — «прошлое» — в стенах трёхкомнатной квартиры на Мичуринском проспекте звучало как приговор, оно отпугивало, от него веяло какой-то безысходностью, невозможностью продолжения.

Тем не менее за три часа нашего первого общения мы, хочу надеяться, стали друг другу не посторонними людьми. И Фёдор, наотрез отказавшийся от добавления Фёдорович, в итоге оживился. В какой-то момент я уже ничего и не спрашивал. Он сам рассуждал о том, о чём хотел. О приёмном сыне, о больной маме, о Сергее Родионове, о Боге.

Уходил я с лёгким сердцем – уже знал, что пока Черенков будет считать себя нужным, неважно кому, главное — нужным, он будет счастлив своим исключительно черенковским, отнюдь неземным счастьем. О тех тяжёлых мучительных переживаниях, которыми он себя изводил, если оказывался не в силах кому-то помочь, я тогда старался не думать.

Читая многочисленные книги о феноменальном Высоцком, чей талант всевышний утяжелил точно таким же безотказным «синдромом Христа», я ужаснулся тому, какая же это пытка постоянно ощущать себя обязанным решать чужие проблемы. Подобная миссия разорвёт в клочья душу кого угодно. Удивительный факт, но Фёдор Фёдорович родился в тот день, когда умер Владимир Семёнович — 25 июля.

«Такого человека, как Черенков, я никогда не встречал и не встречу, — сказал как-то ещё один спартаковец, Николай Писарев. — Он уникален во всём, а друг – просто потрясающий. Сколько раз он выручал меня, в том числе и деньгами. А однажды мне срочно понадобился документ. Так Фёдор тут же сорвался за ним, съездил ко мне домой и доставил важные бумаги мне на базу. На белом свете он один такой!».

А это уже слова легендарного португальца Эйсебио: «Я видел, что этот парень творил с защитой сборной Португалии в 1983 году, и сразу же понял, насколько он великий игрок! Он за один матч перевернул представление о русских, как о не очень техничных футболистах. Его техника меня поразила. Впоследствии я пытался следить за судьбой Черенкова, но так ни разу и не нашёл его фамилии в составе сборной СССР на чемпионатах мира и Европы. Видимо, у русских свои представления о классе и месте игрока. Мне этого никогда не понять!».

НЕПРИКАСАЕМЫЙ ДАЖЕ ДЛЯ БЕСКОВА

Черенковский масштаб не поддавался измерению. Тем не менее в интересующих нас условиях необходимым мерилом можно считать фигуру Бескова. Мэтр тренерского цеха, известный своей суровостью в обращении с игроками и резким к ним охлаждением ввиду то открывшегося понимания ограниченности потенциала, то по причине дисциплинарного нарушения, Фёдора боготворил. Черенков уникален уже тем, что Бесков за десятилетие совместной деятельности ни разу не повысил на него голос, более того, не выпустил в него ни одной критической стрелы. Говорят, что и установок на игру Константин Иванович своей «десятке» не давал: настоящему художнику нужна свобода, он сам знает, что и как ему нужно делать. И до самого последнего дня работы под красно-белыми знамёнами Бесков, невзирая на регулярные проблемы Фёдора со здоровьем, верил в него, полагаю, не меньше, чем в себя самого.

Поражало и другое. Партнёры по команде, видя особое отношение Константина Ивановича к Феде, не были уязвлены этим фактом исключительности. В чём — в чём, а в поддержании черенковского, пускай и отторгаемого им самим, права не быть как все, они ни разу не усомнились.

Справедливости ради надо отметить, что без своего красно-белого окружения, без осознания себя частью спартаковской семьи, вряд ли Черенков так долго продержался бы на столь высоком уровне. Он и сам всегда отмечал, что в других условиях, в других цветах трудно бы ему было отыскать себя настоящего.

И впоследствии держаться Черенкову на поверхности помогал его родной клуб, его партнёры-ветераны, которые уже не раз выручали своего самого одарённого одноклубника из разных неприятностей. Неоднократно был свидетелем, как собирались они все вместе — от Ярцева до Кулькова — и ломали голову над тем, как помочь Фёдору. Случалось, и на суровый мужской разговор вызывали тех, кто особо рьяно пытался сесть на шею безотказному футбольному маэстро.

Вообще, тема черенковского самочувствия в ветеранском спартаковском кругу была одной из главных. Фёдор замкнулся, молчит, и нет важнее головоломки, как вывести его из подобного состояния. Если же любимец в порядке, готов говорить и слушать, то всегда его многолетние коллеги находили нужные слова – слова, способные дать дополнительный заряд энергии.

Их совместная красно-белая жизнь из разряда фантастики. Они – спартаковские ветераны — даже ругаются и то как-то по-родственному. И нет здесь официальных должностей, отчеств, «выканий». Все равны. Все едины.

...Сегодня в офисе ветеранов «Спартака» траур — такой, что страшнее не бывает. Сегодня траур для многих из нас. Фёдор Фёдорович, дорогой, спасибо, что ты был. Спасибо, что мы будем рассказывать о тебе нашим внукам. Спасибо, что мы можем считать себя причастными к великому историческому явлению, ведь мы видели твою игру…

Фёдор Черенков