Георгий Черданцев – о судьбе, профессии, семье

Мы знакомы уже больше 30 лет. В такие совпадения трудно поверить, но три с лишним десятилетия назад мы с Юрой Черданцевым учились в одной и той же 23-й английской спецшколе на «Парке культуры». И что самое поразительное, он, будучи на пару лет и, соответственно, классов старше, принимал лично меня в пионеры и торжественно повязывал на шею алый галстук. А теперь одному из лучших футбольных комментаторов России исполняется 43, его собеседнику – без малого 41, и мы безо всяких галстуков (которые любой журналист, скажу вам по секрету, ненавидит, а я и вовсе последний раз надевал 18 лет назад) разговариваем «за жизнь» в немецком ресторане рядом с офисом «Чемпионат.net». И с каждой минутой я всё больше понимаю, как же много важного бывает недоговорено в ежедневной нашей футбольной суете.

«КОММЕНТИРОВАТЬ ФУТБОЛ – ЭТО ДЛЯ МЕНЯ БЫЛО ВСЁ РАВНО, ЧТО СЛЕТАТЬ НА ЛУНУ»

— Когда ты принимал меня в пионеры, то уже играл за «Спартак» в чемпионате Москвы. Неужто задумывался о том, чтобы стать профессионалом? Учёба в английской спецшколе – она как-то к другому пути в жизни подталкивает.
— Не задумывался ни секунды. Я из академической семьи и о спортивной карьере не мог мечтать в принципе. Только если бы вдруг обладал какими-то сумасшедшими талантами. Но мало того что таковых не было, имелись проблемы со здоровьем. Мама даже подписывала специальную бумагу в спорткомитете Москвы, что она не возражает против моих выступлений: тогда в этом смысле всё было очень серьёзно. Чемпионат города вообще был соревнованием очень пристойным, организаторы строго следили за всем. Например, за красные карточки вызывали с тренером (но не меня, я их не получал) в спорткомитет. У меня обнаружили тахикардию, и хотя бы поэтому о спортивной карьере речь никак идти не могла. Путь был один – в университет. В девятом-десятом классах занимался с репетитором семь раз в неделю.

— Но как получилось, что мальчик из академической семьи пристрастился к футболу и довольно много лет играл на первенство Москвы?
— У меня дедушка был спартаковским болельщиком, ходил на футбол ещё в довоенное время. Более того, на первое свидание он пригласил бабушку на стадион. Сначала на матч пошли, а потом уже — на свидание. Так что мне это досталось по наследству.

У нас был один учитель физкультуры в районе, который играл в футбол где-то в дубле московского «Динамо». Карьера игрока не сложилась, и он стал в школе учителем. Поскольку он всю жизнь мечтал стать тренером, которым впоследствии и стал, то организовал в районе секцию, набрал детей и выступал на первенство района. Моим родителям сказали, что мне там стоит заниматься. Родители решили, что в свободное время ребёнок должен не дома сидеть или, хуже того, лоботрясничать и не болтаться по улицам: они-то тогда другие, неспокойные были. Отец, яростный болельщик, против занятий в футбольной секции не только не возражал, но и поощрял их.

Одновременно меня, кстати, приглашали в музыкальную школу. Учительница пения приглашала мою маму, говорила, что у ребёнка способности и надо отдавать его в «музыкалку». И то, и другое совместить было нельзя. Часто у мамы спрашиваю, почему меня не отдали в музыкальную школу. Сейчас очень жалею, что не умею играть на музыкальных инструментах. Как известно, очень люблю музыку. Бренчал на гитаре в институте, играл в группе, но в этом смысле Бог таланта не дал. Его надо было развивать. Я сделал выбор в пользу футбола и ни в какую музыкальную школу не пошёл.

Но, с другой стороны, в этой футбольной секции я обрёл удивительную профессию. Ничего ведь просто так в жизни не бывает. Так же и ты не случайно стал спортивным журналистом, а потому что всегда этим интересовался. Я никогда не мечтал стать комментатором, потому что тогда это было всё равно, что слетать на Луну. Это был другой мир, куда у меня не было ни входа, ни даже знакомых.

— Помнишь свой первый комментаторский позыв? Когда тебе в первый раз пришло в голову, что это может быть твоим?
— Да никогда мне это в голову не приходило. Это была, повторяю, история из другого мира. Да, я играл в футбол, смотрел его, но глупо думать о том, что неосуществимо. Максимум — комментировал вслух, когда один, без всякой компании, разыгрывал разные чемпионаты. У меня дома до сих пор валяются тетрадки. Квартира длинная — двери в ванную и в туалет в разных концах коридора. И вот для меня одна дверь — это одни ворота, другая — вторые. И так я сам с собой теннисным мячом разыграл несколько чемпионатов мира и Европы. Были баталии, я всё это вслух озвучивал, играя сам с собой. Как выяснилось, это пригодилось. Но никогда позыва комментировать в себе не чувствовал.

— Потом была история с тяжёлой травмой колена в игре за филфак в полуфинале чемпионата МГУ. Тем не менее ты до сих пор через боль поигрываешь. Зачем тебе это надо?
— Надо мной всегда жена смеётся. Ты, говорит, как щенок: увидишь мяч и сразу — прыг. По-другому не могу. Обожаю играть в футбол гораздо больше, чем его комментировать, смотреть и так далее. Мне этого очень не хватает. Очень жалею, что не могу играть более или менее полноценно. Стоит немного подвигаться, как колено отекает на два дня.

С 18 лет, то есть большую часть жизни, живу с ощущением боли — то более сильной, то менее. Мне люди иногда говорят, что я бываю неприветливый или грустный. Они не понимают, как можно прожить всю жизнь, когда у тебя всё время болит нога. Обычно она ноет, но иногда болит так, что мне ходить тяжело. За границей люблю гулять по городам пешком, изучать достопримечательности, так потом подняться по лестнице не могу. Мне надо опираться на перила, держаться.

— А во время репортажа бывало, чтобы схватывало колено?
— Слава богу, нет. Обычный образ жизни это вести не мешает, а активный вести сложновато. В футбол играть по-серьёзному, конечно, не могу. Бегать мне всё сложнее, а стоя играть… Ты же всё время думаешь, что тебе 20 лет, а на самом деле это не так. Надо разминаться подолгу, а мне лень. Я так не могу. Дома надеваю спортивную форму, на машине приезжаю к поляне и выбегаю на поле. Но ещё не поздно перестроиться и вдолбить себе в голову, что в этом возрасте нужно разминаться, растираться и тогда риск получения травмы будет минимальный.

«ТАЙНУ ГИБЕЛИ ДЕДА-РАЗВЕДЧИКА В ФРГ НЕ ЗНАЮ ДО СИХ ПОР»

— Удивительно, что мы не знаем видного биолога Георгия Черданцева. Ведь твои родители именно из этой сферы, а отец и вовсе доктор наук.
— Моя бабушка — филолог, тоже доктор наук, профессор, отсюда у меня тяга к гуманитарным наукам. Более молодому поколению это сложно понять, но в советское время, когда мы с тобой учились, знание иностранного языка считалось профессией. Причём престижной, хорошо оплачиваемой, дававшей возможность поехать за границу. То есть попасть в другой мир, узнать что-то ещё, помимо того, что тебя окружало в повседневности. При этом особых способностей к точным наукам я не имел. По физике у меня вообще был кол. Я до сих пор не очень хорошо понимаю, почему горит лампа.

— Но уж на троечку-то в аттестате натянул?
— Кроме всяких шуток, в 10-м классе меня хотели вообще не допустить к выпускным экзаменам. Я был настолько занят репетиторами, что забросил абсолютно все предметы, которые не имели отношения к тем, что нужно было сдавать при поступлении в университет. Вот по сочинению, русскому устному, истории и иностранному языку меня гоняли как сидорову козу.

И у меня не было времени на химию, физику и математику. У меня выходило четыре годовых двойки в 10-м классе, хотя до того учился хорошо: в 8-м классе у меня практически одни пятёрки были. Это был переходный класс: в зависимости от результата тебя переводили либо в 9-й, либо в ПТУ. Зато потом на химии писал сочинения, на математике готовился к заданиям по литературе и так далее. У меня выходили двойки по алгебре, химии, физике и поведению.

Мама до сих пор об этом вспоминает. Сколько лет прошло, ей по-прежнему стыдно. Её вызвали на педсовет, где сидели все учителя. А раньше-то я был хорошим учеником, никаких претензий никто не предъявлял. И тут её вызывают и начинают отчитывать. Я тогда недооценил, насколько ей было неприятно, а она до сих пор периодически вспоминает об этом, как об одном из худших моментов в её жизни.

— Как говорит один наш общий знакомый: «Ну и?..»
— Это было за месяц до выпускных экзаменов. Я за этот месяц умудрился все эти предметы пересдать. Сел дома, отложив все вопросы, связанные с репетиторами, и за месяц выпутался.

— И с облегчением выбросил все эти знания из головы?
— В этом смысле система образования, которая у нас была, на мой взгляд, неправильна. Потому что в выпускном классе, когда человек для себя уже чётко представляет, чем он будет заниматься дальше, нагружать его ненужными знаниями, которые отнимают массу сил и времени, наверное, не совсем правильно.

— Меня всегда интересовало, почему по документам ты Георгий, а в жизни — Юра? В биографии, готовясь к интервью, прочитал, что в честь деда.
— Все об этом спрашивают. Да, меня в честь деда назвали. На самом деле это одно и тоже имя. Георгий — землепашец по-гречески, Юрий — землепашец по-карельски. А в русском языке это имя разделилось на два разных. Но поскольку меня назвали в честь деда, который погиб до моего рождения, никаких вариантов у родителей не было. Когда они поняли, что мальчик, — всё. Значит, Георгий, и значит, Юра, однозначно. А вот почему деда Юрой называли, не знаю.

— Он прошёл войну, выводил отряд из окружения и при этом выжил, а много лет спустя погиб в мирное время в ФРГ, в той самой стране, против которой воевали. Ты говорил, что эта история засекречена в недрах спецслужб.
— Она засекречена на 60 лет, насколько я знаю. Он был разведчиком. Поэтому я только что-то краем уха слышал от бабушки, которая представляла, что произошло, но никому не рассказывала. И уже не расскажет, потому что умерла пять лет назад.

Она была профессором МГИМО, заведующей кафедрой романских языков. Италия, итальянский язык — это у меня всё через неё. Вообще, её часть семьи из Ленинграда. Почему я в последнее время высказывался про блокаду? Мой дед — блокадник, провёл всю блокаду с первого до последнего дня в Ленинграде. А прабабушка вместе с бабушкой, тогда ещё школьницей, были эвакуированы в Куйбышев, ныне Самару. Там бабушка и заканчивала школу.

А закончив с золотой медалью, тайно от своей мамы, моей прабабушки, пошла в военкомат и собралась добровольцем на фронт, как многие в то время. Её в военкомате «завернули». Сказали, что девочке с золотой медалью не надо идти на фронт. Лучше пройти подготовку и идти офицером. Её отправили в знаменитый Военный институт иностранных языков, который тоже находился в каком-то городе в эвакуации. Надо сказать, что практически всё то поколение замечательных выдающихся педагогов иностранных языков, которое у нас было, вышло именно из ВИИЯ.

Представляешь, десятиклассников, выпускников школ, там построили в шеренгу. И начали раздавать языки: ты учишь шведский, ты учишь датский, ты — итальянский, ты — португальский и так далее. Немецкий для изучения был обязателен, а в качестве второго каждому выдавался какой-то редкий язык. Бабушке по этому «рассчитайсь» и достался итальянский. А в 44-м она уже была переводчиком военного атташе СССР в Италии, когда шли переговоры об освобождении наших военнопленных. В дальнейшем она стала ведущим специалистом в стране по итальянскому языку. Почти все учебники, по которым учились в своё время, писала она. Поэтому от итальянского я никуда деться не мог. Вообще, у меня с Италией много связано…

«БЛАГОДАРЯ ИТАЛИИ Я ЖИВ»

— Ты с детства начал изучать итальянский?
— Да. Но изучение языка в домашних условиях — ерунда. Я попивал чай, развалившись в кресле, и всё мимо меня пролетело. К окончанию школы я никакого итальянского не знал. А выучил его, когда после университета попал в итальянскую компанию переводчиком. Вот английский знал превосходно, потому что учился в спецшколе. У нас с тобой были настолько сильные преподаватели, что заложили в нас очень мощную базу.

— Подписываюсь под каждым словом.
— А благодаря Италии я, собственно, жив. У матери не было молока, она тяжело заболела. Когда я родился 1 февраля, месяц лежал с ней в роддоме. У неё не было молока, и неожиданно возникла проблема. Оказалось, что у меня какая-то дикая аллергия, и я не принимал никакого другого молока, смеси, которые были в Советском Союзе. Катастрофа! Сейчас это сложно понять, но мы жили в такое время, когда с искусственным питанием было довольно тяжело. Тошнило и всё. Никто не знал, что делать.

Выручили какие-то бабушкины знакомые, которые были в этот момент в командировке в Италии. Они мне привезли сухое итальянское молоко, которое разводили и пили. То есть я благодарен этой стране ещё и за то, что взращён её молочной промышленностью. Не знал об этом до достаточно взрослого возраста, не было причин об этом вспоминать. А напомнив об этом, мама сказала, что связь с Италией у меня не случайно.

— Ты упомянул, что дед был блокадником. Как относишься в связи с этим к нынешним репрессиям в адрес телеканала «Дождь», вызванным опросом на эту тему?
— Считаю их совершенно неправильными и, более того, возмутительными. И думаю, что прекращать вещание или существование любого СМИ можно только на основании законно вынесенного решения суда. А Роскомнадзор выслал им всего лишь пояснительное письмо, суть которого: «В следующий раз будьте осторожней».

Хотя я тоже считаю, что вопрос на «Дожде» задали глупый и непродуманный. Это – чисто редакторский «косяк». Я постоянно задаю вопросы в своих программах и тоже один раз сформулировал так, что у меня потом были проблемы. И я, как автор, признался самому себе, что был не прав. Ни с кем не посоветовался и забабахал более или менее эмоционально.

— Что это было?
— Уже не важно, проехали. Поэтому редакторская работа очень сложна и важна. Если ты что-то делаешь публично, ты должен 20 раз подумать и взвесить. Ты берёшь на себя очень большую ответственность. В этом сложность публичной профессии и жизни в рамках прямого эфира: из песни слов не выкинешь. Поэтому человек, который берёт на себя ответственность и смелость работать в таком режиме, должен быть очень спокойным и взвешенным. Но то, что происходит вокруг этого сейчас, совершенно не красит тех людей, которые травят «Дождь».

СЛУГА В СТАМБУЛЕ, ОБЕЩАНИЕ ДЕВУШКЕ И ЗВОНОК ИЗ ТЕЛЕВИЗОРА

— Что вспоминается о периоде работы грузчиком на складе турфирмы в Стамбуле в середине 90-х?
— Это было весёлое время, потому что у меня был помощник. Я так много зарабатывал грузчиком, что, как бы это ни звучало грубо, у меня был… слуга. Маленький турок, который бегал по моим поручениям и всегда был при мне. Я его отправлял в магазин за чем только можно. Будучи грузчиком, я был барином в его глазах. А делать было нечего, пашешь целый день, как заводной.

— Спину себе там не сорвал?
— Нет, я же был прилично спортивно подготовлен.

— Как бы ты тогда отреагировал, если бы тебе сказали, что через пару лет будешь работать на футбольном канале? С ума бы сошёл?
— Это было не через пару лет, а в один и тот же год. Весной 96-го работал грузчиком на складе, а следующей зимой снял свой первый сюжет – и даже не для «Плюса», а для федерального НТВ.

— А как тебе пришло в голову в принципе попытаться туда устроиться?
— Это не мне пришло в голову. Будучи работником турфирмы и уже переехав из Турции в Италию, в самолёте познакомился с девушкой Олей. Она была студенткой журфака и работала на «Муз-ТВ». Благодаря ей я с телевидением и столкнулся. В моей жизни появились такие слова, как монтаж и т.д. Я звонил, спрашивал: «Когда вернёшься домой?» Она отвечала: «Не знаю». Я не мог понять, как это человек не знает, когда вернётся домой. «У меня отсмотр, мне надо посмотреть отснятый материал». Я дико удивлялся. Это сейчас понимаю, что ты действительно не можешь знать, сколько тебе времени понадобится на отсмотр материала, и это действительно делается ночью. А тогда дико бесился, ревновал, думал, что это какая-то подстава. Тем более что тогда начался предвыборный проект «Голосуй или проиграешь», который поддерживал «Муз-ТВ», и Оля окончательно пропала на работе.

Сам на тот момент уволился со старой работы и просто ждал, когда что-нибудь произойдёт, понимая, что с итальянским языком и стажем работы устроюсь переводчиком в любую итальянскую фирму сразу. А тогда шёл второй сезон «Футбольного клуба». Очень хорошо помню этот момент. Мы с Олей сидели на кухне, она говорила, что «Муз-ТВ» — это круто и всё такое. «Что такое „Муз-ТВ“? Кабельный канал. Вон НТВ. Видишь программу? Я буду в ней работать», — сказал я залихватски, мол, сейчас я тебе покажу.

— О как!
— А я же за футболом следил, газеты читал, знал, что запускается спутниковый канал, из чего я сделал логичный вывод, что люди там нужны. А где они будут специалистов набирать? Думаю, почему бы не попробовать. Раньше в телепрограммах титры давались в конце. Там был номер факса. Я пошёл на старую работу, набил на компьютере письмо («такой-то, такой-то, дико хочу у вас работать») и отправил. Меня потом травили этим письмом, ржали, потому что я адресовал его Маслаченко. Я думал, что Владимир Никитович — самый главный. Он, правда, не вёл «Футбольный клуб», но я решил, что Вася слишком молод, чтобы ему адресовать письма, вряд ли он начальник. Естественно письмо попало к Васе с Димой Фёдоровым, и Дима мне на следующий день позвонил. Реально вдруг звонит человек из телевизора.

— Звонит на домашний?
— Да, мобильных тогда ещё не было. И говорит: приезжайте. Мне уже 25 лет было, причём я в резюме наврал, что руковожу каким-то там международным отделом. Так в некотором роде и было: перед увольнением меня уже перевели во вновь создаваемый отдел, где я был один. Просто не написал, что я на тот момент уволился. Они мне говорят: «Вам 25 лет. Вы никогда не пробовали себя ни в журналистике, ни на телевидении. Зачем вам всё так круто в жизни менять?» Отвечаю: «Во-первых, очень люблю футбол, во-вторых, хочу попробовать что-нибудь новое, в-третьих, располагаю временем чему-то учиться, потому что в данный момент у меня нет никаких обязательств на другой работе». И тогда они говорят: «Приходите, но мы не можем гарантировать вам ни зарплату, ни место в штате — ничего. На ваше собственное усмотрение». И я как пришёл осенью 96-го, так и остался.

— И когда зарплату положили?
— А вот это — к вопросу об университете и нужности образования. Тогда набирался штат «НТВ-Плюс», и тогдашний директор Алексей Иванович Бурков, видимо, у Васи спросил: «Этот мальчик вменяемый»? Вася, наверное, ответил: «Да». А у меня всё-таки высшее образование, два языка. Такие люди на дороге не валяются. Меня взяли в штат, но не в редакторскую группу, а в международный отдел. По филфаковскому диплому моя профессия — переводчик, и моя первая профессия на НТВ — переводчик. Так что нельзя даже сказать, что я чьё-то место занял. Занимался корреспондентской работой, но очень длительное время числился переводчиком.

И с трудом верил тому, что вижу, допустим, Евгения Майорова. Он тогда уже болел, хромал сильно. В то время ещё везде можно было курить. Евгений Александрович с палочкой приходил, курил, они с коллегами что-то обсуждали. Я стеснялся влезать, потому что мне и так повезло в это место попасть.

«СПАРТАК» — ОГРОМНАЯ ЧАСТЬ ЖИЗНИ. НО БОЛЕЛЬЩИКА Я ИЗ СЕБЯ УБРАЛ"

— А когда в первый раз решил, что жизнь удалась?
— Когда вышел на поле с Фёдором Фёдоровичем Черенковым. Играл за сборную журналистов против ветеранов «Спартака». И когда понял, что это Шавло, это Гаврилов, это Черенков, а это Родионов… Это была такая фантасмагория, что я до сих пор отношусь к ней как к какому-то кино. Как будто это не со мной произошло, а с человеком, который прожил какую-то параллельную жизнь. Я не просто смотрю на людей, которые привили мне любовь к футболу и сделали его моей профессией, но и нахожусь с ними в одном пространстве. Вот они играют в «стенку», в пас рядом со мной, меня обыгрывают…

– Отношение к «Спартаку» — особая тема. И тебя, и меня многие его болельщики не раз обвиняли в «предательстве» его интересов, абсолютно не понимая, что журналистика и боление в чистом виде – вещи несовместимые. А с отцом у тебя возникают разговоры на эту тему, он тебя не критикует?
— Он звонит мне после каждого матча. У нас происходит часовой разговор, точнее он говорит, а я слушаю. Кстати говоря, в футболе он разбирается совершенно фантастически. В тактике и стратегии понимает больше многих наших специалистов.

И я ему, честно говоря, в чём-то даже завидую. Быть болельщиком – это очень круто. В силу профессии я такого болельщика пока убрал из себя. Потому что этакое юношеское боление, как ты правильно говоришь, несовместимо с нашей работой. При этом «Спартак» сыграл в моей жизни колоссальную роль. Это целиком и полностью моя команда. Только благодаря этому клубу я попал в профессию. Если бы не было Черенкова и Романцева, я бы не полюбил футбол и не понимал бы его так, как понимаю сейчас. И не пойму Лобановского и киевское «Динамо», потому что это футбол, но это другой футбол.

«Спартак» — огромная часть моей жизни. Но ты должен сделать выбор: ты либо болельщик, либо комментатор. Болельщик всегда на войне. Одна из неотъемлемых частей боления – это ненависть к команде соперника. Им обязательно нужен враг. Я вообще против любой ненависти. В нашем с тобой положении невозможно быть болельщиком, потому что невозможно болеть только за, обязательно нужно болеть против.

– А неужели тебе не трудно сочетать в себе спартаковский футбольный вкус с любовью к прагматичному итальянскому футболу?
— Я заставил себя научиться тому, что подкат это — круто, хорошая подстраховка – круто, и даже игра на удержание счёта может быть крута по-своему. Хотя это, конечно, противоречит моему футбольному воспитанию и тому футболу, которым я восхищался в детстве.

– Ты говорил, что масс-медиа — часть системы, и никуда от этого не деться. Но вот представим ситуацию. «НТВ-Плюс» принадлежит «Газпром-Медиа». Происходит некое событие, скажем, в «Зените», и ты с ним полностью не согласен. Тебе трудно осветить это событие в соответствии со своим видением, если звонит Алесей Миллер и говорит прямо противоположное тому, о чём ты думал?
– Такого никогда не было. Алексей Борисович футбол знает и понимает настолько, что когда я понял масштаб его понимания, то действительно удивился. Это очень хорошо, когда понимание предмета у тебя и твоего работодателя совпадает. У нас не бывает жестких противоречий. Поэтому мне, к счастью, никогда не приходилось говорить вслух то, с чем я категорически не согласен.

— Тебе когда-нибудь делали предложения, от которых сложно отказаться?
— Слава богу, нет. Мой дед по маминой линии, который прошёл войну и дожил до последнего времени, какое-то время был директором торгового техникума. У него учились будущие директора ГУМов, ЦУМов и так далее. Он был человек кристально честный. Он ни разу не украл и не воспользовался своими возможностями в пользу своей семьи. У нас была полуразвалившаяся дача, худший участок, который можно было в этом товариществе получить. Но дедушка никогда не пытался воспользоваться своими связями, чтобы сделать дачу лучше. Я его спрашивал, когда ему было за 80: «Дед, ты же мог своим служебным положением воспользоваться?» На что он мне сказал золотые слова, которые в определённой степени являются для меня девизом: «Да, ничего не украл, не просил (он на войну ушёл рядовым и вернулся рядовым с медалями „За отвагу“, орденами и т.д.), зато мне сейчас 85, и у меня совесть чиста».

За свою жизнь я один раз украл один рубль. Учился классе в пятом. Тогда, если помнишь, на улице продавали овощи, и взвешивали на весах со стрелкой. Зимой, особенно когда холодно, продавщицы продавали в перчатках и железные рубли складывали под весы. А рубль — это были огромные деньги для пятиклассника. Я мог купить на него кучу мороженого и всякого такого. И вот один рубль очень соблазнительно лежал прямо на краю прилавка. Видимо, выкатился. У меня был огромный соблазн его взять — в очереди никто не видит. Взял, положил в карман. И он мне так жёг карман, что чуть дыру в нём не прожёг. Мне было так стыдно, что я украл этот рубль! С тех пор у меня в жизни не было ни одной ситуации, чтобы мне было так стыдно и чтобы мне что-то жгло карман, потому что в него ничто материальное больше не попадало таким путём.

Поэтому какие-то предложения бывали, но я спокойно от них отказывался. У меня никогда не было предложения, от которого невозможно отказаться. Бывало, людям нравилось, как я работаю, и они это предлагали как некую благодарность. Я отвечал, что так вопрос стоять не может, потому что я работаю не только для них, а для всех. И получать благодарность от кого-то отдельно взятого неприемлемо, потому что я тогда не смогу быть объективным. Соблазн бывает велик, но, к счастью, с того самого рубля у меня ни разу не было ситуации, чтобы мне что-то жгло руку.

— И, в конце концов, у нас такое узкое профессиональное сообщество, что все и про всех достаточно быстро узнают.
— Однажды один клуб предложил сотрудничество на уровне пиара. Я отказался, сказав что не могу использовать чужую площадку, чтобы пиарить стороннее лицо. Но там, видимо, не так поняли, и через пару-тройку дней мне позвонил человек и сказал, что надо озвучить его идеи. Не облить кого-то из ведра, а, грубо говоря, сказать, что надо делать не три замены, а пять. И я понял: как же хорошо, что отказался.

— При этом для тебя не дикость — огромная разница в зарплатах тех, кто в футбол играет, и тех, кто про него говорит и пишет, причём даже в случаях с футболистами ФНЛ и журналистами ведущих СМИ? В той же Италии, насколько я от тебя же знаю, всё по-другому.
— Обидно. Потому что я в том возрасте, когда надо обеспечивать семью… А у меня семья такая, что могу рассчитывать только на себя. Никто мне не оставит наследства, и у меня нет дедушки — нефтяного магната. Богатых родственников за границей у меня тоже нет. А папа — профессор МГУ с соответствующей зарплатой. Поэтому немного раздражает, что всё зависит от тебя, а ты не можешь сделать больше, чем ты можешь.

«МЕНЯ РЕАЛЬНО ПРИГЛАШАЛИ В „САМПДОРИЮ“. ПУСТЬ ГЕНИЧ ОБЗАВИДУЕТСЯ!»

— Читал в одном интервью, что ты не считаешь себя журналистом. Это как вообще понять?
— Не считаю. Потому что во мне нет журналистских качеств. Я нелюбопытен, ненастырен и не умею подглядывать в замочную скважину. По мне лучшая работа — это зарисовки, когда показываешь и рассказываешь не о каком-то человеке, а об антураже. Мне всегда было неловко бежать с микрофоном к людям. А вдруг ему неудобно сейчас? Вдруг я его от чего-то отвлекаю? Вдруг я ему сейчас помешаю? Вдруг у него сейчас нет настроения общаться? Журналист должен быть наглым, а я этого делать не могу физически. Меня так воспитали. Поэтому я не могу назвать себя журналистом именно в этом смысле. А ещё мне, например, очень тяжело писать.

— Ты долго пишешь?
— Долго. А потом долго редактирую — переделываю фразы, перечёркиваю слова. Не из перфекционизма, а потому что с ходу с большим трудом складываю фразы.

— Говорить тебе легче, чем писать?
— Да. Я брался за написание регулярных колонок, но не могу писать, когда надо. Могу, когда я этого хочу, когда в голове есть мысль, которую есть желание изложить. У меня не каждый день возникают мысли, а журналист должен писать вне зависимости от своего желания и настроения.

— Есть эксклюзивные интервью, которые вспоминаешь особо?
– В 97-м году брал интервью у Фабио Капелло, первым на российском телевидении. Он тогда ушёл было посреди беседы, сорвал петличку…

— И чем же ты его из себя вывел?
— Я поехал в Италию брать интервью у потенциальных участников ЧМ-98. Сам связался с пресс-службой «Милана» и договорился об интервью с Капелло. Тогда у них это считалось крутым, что Россия ими интересуется.

И вот поехал к дону Фабио. Мне назначали на 11 утра, а интервью я взял только в 8 вечера. Как потом выяснилось, это был тот самый день, когда его уволили. Он сразу предупредил, чтобы не было никаких вопросов про «Милан». Я уверил его, что спрашивать буду только про чемпионат мира. И где-то на четвёртом вопросе я произнёс слово «Милан» — и он сразу сорвал петличку.

Хорошо, что я знаю язык и начал ему объяснять: «Вы меня не так поняли. Я не про „Милан“, а про игрока, который выступает за эту команду и будет играть на чемпионате мира. Я жду вас 12 часов, приехал из далёкой страны, умоляю: не уходите». «Ещё один вопрос про „Милан“ — и я уйду», — проворчал Капелло и вернулся, даже сам надел петличку. Мы недавно с ним общались, и он вспомнил ту историю. Кстати, я тогда спросил, хотелось ли ему стать тренером сборной, например, Италии. Он однозначно сказал: «Нет». Это, мол, другая профессия, а его интересует только клубная карьера.

Есть ещё одна гениальная история, про которую никто не знает. Меня реально приглашали в «Сампдорию», в 1992 году, когда я ещё не работал на телевидении. Пусть Генич обзавидуется! В то время знание языка, особенно итальянского, было очень выгодно. Много бизнесменов из Италии приехали делать бизнес с Россией, и тогда профессия переводчика была очень востребована, поэтому я был знаком с кучей итальянцев.

И вот в Москве оказался юрист, работавший с Манчини, Виалли, Юговичем, в общем, всем золотым составом «Сампдории». Мы с ним подружились, и он пригласил меня к себе. Еду в Италию по свои делам и заглядываю к нему в гости в Геную. Он мне говорит: завтра команда играет, и он меня может познакомить с игроками. Приезжаем в гостиницу, куда клуб заезжает за день до игры. Надо понимать: это чемпион Италии, мегакрутые футболисты: Дзенга, Гуллит… И все они стоят в холле. Мой друг оказывается хорошо знакомым с главным тренером – Свеном-Ёраном Эриксоном.
Он его подзывает и так меня представляет: «Знакомься, это мой друг из России Джорджио, он раньше играл в футбол». А я на тот момент уже сломан, мне 22 или 21. И Эриксон на меня смотрит, заинтересовано так, по-спортивному. Выгляжу я нормально, видно, что занимался спортом, ноги вроде футбольные… И тренер чемпионов Италии мне говорит: «Ты сейчас где играешь? Приезжай завтра на тренировку».

Я, конечно, объяснил, что у меня колено не рабочее и что я сейчас переводчиком работаю. То есть представляешь: если бы я был здоров и у меня было бы побольше таланта, то я реально мог бы оказаться в «Сампдории»! Никуда я, разумеется, не поехал, надо же объективно оценивать свои возможности. Но это абсолютно реальная история. То есть человеку было всё равно, кто я, откуда я: если умеешь играть — почему бы не попробовать. Я сейчас говорю о правильном тренерском подходе.

— Раз уж мы о Капелло заговорили, то хочется узнать твоё мнение: контракт до 2018 года — не чересчур ли долго?
— Считаю, что тренеров такого уровня — единицы, и иметь такого на длинном контракте — очень хорошо. Недавно общался с одним человеком, который часто летает за границу, и он пару дней назад летел с Капелло одним рейсом. Так вот он рассказал, что все три с половиной часа, пока они летели, дон Фабио смотрел в айпаде футбол. То есть человек всё время в футболе. И это рассказывает тот, кому вообще нет смысла как-то пиарить Капелло.

Поэтому не надо сомневаться в его профессионализме. И не согласен с теми, кто говорит, что надо посмотреть на результаты чемпионата мира. Капелло — один из немногих персонажей в футболе, кому неприлично предлагать кастинг. Его перспективы никак не зависят от того, какое место Россия займёт на мундиале. Это отдельно взятый короткий турнир, который не должен ни на что влиять.

– Но представь, что мы сейчас не выходим из лёгкой на бумаге группы, а потом и вовсе не попадаем на чемпионат Европы-2016. А у него контракт до 2018 года. Что тогда?
– Расторгнуть контракт из-за отсутствия результата можно в любой момент. Всё зависит от контракта. Мы же не знаем, какая там неустойка. А вдруг её там нет вообще? Поэтому неприлично такому человеку, как Капелло, говорить: давайте, мол, подождём результата.

«МОЁ САМОЕ ЛЮБИМОЕ ЗАНЯТИЕ – КРИВЛЯТЬСЯ И ПАЯСНИЧАТЬ»

– Иногда тебя – как, впрочем, любого из нас — подводит категоричность. Например, перед полуфиналом Италия — Германия ты написал в твиттере, что выпустить Балотелли на поле будет катастрофической ошибкой. А в итоге он забил два мяча, и Италия вышла в финал.
– Учусь бороться с твиттером и сейчас не пишу сразу всё то, что мне приходит в голову. А категоричность с Балотелли — это тот редкий случай, когда я ошибся. Конечно, короткий прогноз — это игра в рулетку. В дальней же перспективе обычно бываю недалёк от истинны.

– Откуда вообще рождаются такие вещи, как знаменитое: «Я сейчас закончу вообще всё!» в матче Евро-2008 Голландия — Россия?
– Ниоткуда. Это был чистый поток сознания. А так у меня в айфоне есть такая удобная штука, как «заметки». И если мне приходит в голову нечто интересное — записываю. Не факт, что вспомню это в нужный момент, но если вспомню — бывает круто.

– Насколько ты контролируешь свои эмоциональные всплески в эфире?
– Мата себе точно не позволю, это исключено. Поэтому, когда вхожу в раж, понимаю, что не имею право на ошибку. Но прав был Маслаченко: в нашей профессии много в хорошем смысле актёрства. В моём школьном дневнике самая частая запись была: «Мешал вести урок, кривлялся, паясничал». Поэтому это моё самое любимое занятие – кривляться и паясничать.

Но российский футбол всеми воспринимается с серьёзными и мрачными лицами, как будто на похоронах. Моё отношение намного проще, поэтому я бы и дальше балагурил, мне это нравится. Когда начинаю «зажигать», себя специально настраиваю. Поэтому я очень люблю комментировать вживую – в тех же спортбарах — ведь я вижу реакцию зала, чего нам в телевизионной работе не хватает.

Почему люди говорят, что мне хорошо удаются топовые матчи? Потому что я отрабатываю всегда на 100%. Люди хотят огня, и я им его даю. Чувствую волну, на которую надо попасть. Ко мне до сих пор подходят и благодарят за матч Россия – Голландия, а ведь прошло шесть лет.

— А есть то, чего не хватает?
— У меня есть ощущение, что моя комментаторская жизнь проходит в параллельном мире. Нам очень тяжело конкурировать с людьми, которые постоянно появляются на федеральных каналах. Да, иногда комментирую на НТВ, но нас много, а футбола мало. И надо дать всем ребятам шанс проявить себя. Это нормальный процесс, когда разные люди на НТВ комментируют.

В течение года я комментирую в федеральном эфире от силы пять матчей. Это смешно. Не хочу, чтобы думали, что я на кого-то обиделся. Но если человек не в курсе, если он не смотрит «НТВ-Плюс», то ему очень сложно объяснить, кто я. Меня по ролику в Интернете про дворовый футбол узнают больше. Вот чего мне не хватает.

— А «ТЭФИ» — не хватает?
— Ты знаешь — нет. Я был в финале, и мне этого достаточно. Потому что сама статуэтка с каждым годом вручается по всё по более непонятным критериям. Поэтому того, что однажды был номинантом, для меня достаточно.

«КОГДА ЖЕНА ОТЛУЧИЛАСЬ, ВКЛЮЧИЛ СЫНУ ОЗЗИ ОЗБОРНА»

– У тебя есть какие-то карьерные амбиции, не только как у комментатора? Возглавить со временем спортивную службу какого-то канала, например?
– Совершенно очевидно, что всю жизнь комментатором я не буду. Тем более что в комментаторской работе я попробовал уже почти всё, что можно. Что может быть круче, например, чем комментировать выигранный нашим клубом финал Кубка УЕФА? А это у меня было: в матче «Зенит» — «Рейнджерс». Не думаю, что в ближайшие 10 лет кто-то из наших клубов дойдет до финала Лиги чемпионов.

У меня есть понимание, что, имея университетское образование, на плечах — голову и мозги внутри нее, нельзя быть только комментатором. Тем более что я — сугубо футбольный комментатор. Комментатор спортивный – это Юрий Розанов. Специалист высшего класса, который может освещать что угодно. Я, наверное, так не смогу. К тому же время навешивает на нас ярлыки. Допустим, я смею думать, что неплохо разбираюсь в кино. Но как только пишу что-то про кино, то сразу замечаю, насколько меньше получаю откликов, чем если о футболе. Но хочется, конечно, себя и в чём-то другом попробовать. Абсолютно уверен, что справился бы с любым ток-шоу, но у всех продюсеров я ассоциируюсь только с футболом. При том, что мне хватает опыта ведения программы в прямом эфире.

Конечно, не собираюсь бросать комментировать футбол, ведь мне это нравится и иногда получается круто. Сейчас у меня растёт сын, ему пять лет, и он пытается понять, чем же я занимаюсь. Скоро он пойдёт в школу, и наверное, это почётно, когда ему там скажут, что его папа — комментатор. И всё же я не хотел бы, чтобы это было единственным делом, которым я занимаюсь.

– Чему ты сейчас уделяешь больше времени — работе или семье?
— К сожалению, моя работа построена таким образом, что мы с семьёй живем в разных графиках. Жена у меня — офисный работник, поэтому по выходным она отдыхает, а ребёнок ходит в детский сад, поэтому мы редко пересекаемся. Недопонимания по этому поводу, к счастью, нет. И я совершенно чётко понимаю, что для мужчины, и для меня в частности, стержнем в жизни должна являться работа. Я должен обеспечивать семью.

– У тебя нет желания написать книгу о профессии и о себе в ней?
– Однажды мама в детстве спросила, кем бы я хотел стать. И я ей честно ответил: писателем. А мы жили близ Гоголевского бульвара и часто проходили мимо памятника Николаю Васильевичу, где он сидит на скамеечке. И, видимо, на меня это как-то подействовало.

Мама спросила: зачем? И тут я выдал: «Чтобы мне поставили памятник, на котором бы я сидел на скамеечке и читал СВОЮ книгу». И ещё назвал обязательное условие — чтобы мне при жизни его поставили, потому что я должен его посмотреть и поправить, если что не понравится. Видимо, я постепенно иду к осуществлению своей мечты.

Памятник я, конечно, не заслужил. Но читать свою собственную книгу – этим, видимо, всё и закончится. У меня нет потребности писать. Я пытался вести дневник, и там была такая запись: «Встал, пошёл, поел, вернулся. Дум и чувств не было». Видимо, пока «Дум и чувств» в том количестве, что бы ими поделиться в масштабе книги, нет. Зато, в отличие от наших родителей, у нас есть такие штуки, как «Фейсбук» и «Твиттер». Люблю записывать в «фейсбук» истории про моего сына. Мы живём в таком мире, где ты всё равно пользуешься дневником, имея под рукой Интернет.

– Ребёнок твою любимую «Металлику» уже слушает?
— У нас мама — большой фанат балета и классической музыки, поэтому дома мы слушаем классику. Но недавно, когда мама ушла, послушали Оззи Озборна. Теперь сын время от времени просит меня: «Папа, давай рок». Мне приятно.

Мы его отправили в музыкальную школу, поэтому мне очень интересно, что из него вырастет. Наверное, как у любого человека, которому идёт пятый десяток, появляется такой момент, когда уже начинаешь задумываться о своём возрасте. Но маленький ребёнок и предвкушение того, что тебе придётся следить за тем, как он будет расти, заставляет тебя о своём возрасте забыть.