Хабиб пришёл на Первый канал. Нурмагомедов вошёл в студию программы «Эксклюзив» под песню Сабины Саидовой «Мой Дагестан». Эта композиция сопровождает его выход к октагону.
— Чуть волнуюсь, — замялся поначалу Хабиб. – Приветствую всех.
— Не верю, что ты волнуешься, — удивился ведущий Дмитрий Борисов, — после встречи с Конором в той клетке.
— Это вам так кажется. Всё, что происходит в клетке, со мной происходит каждый день в зале. А происходящее сейчас – непривычно. Но потихоньку привыкаю.
— Удалось хоть немного отдохнуть и подумать о чём-то другом?
— Хотелось бы часов пять вздремнуть. Почти не удалось поспать после боя: перелёты, встречи. Но надо терпеть. Как сказал мне мой американский тренер Хавьер Мендес: «Если ты устал от этого внимания и камер повсюду – просто проиграй».
— Строго.
— Да. Он ещё сказал: «Заткнись и тренируйся». Но этот подход действует.
— Как родные поздравили? Как они смотрели?
— Все сказали, что сильно переживали. Отец плохо перенёс. Я ему говорю: «А что ты нервничал, я же всё под контролем держал?». А он мне: «Ты не поймёшь. Вот когда твой сын будет выступать, ты вспомнишь и осознаешь». Наверное, отец прав, и через 20 лет я узнаю, как это.
— Где сейчас твой чемпионский пояс?
— В гостиной или в зале. Точно не помню, но дома.
— Да, я сказал UFC – если я нарушил правила, сажайте меня, но отдайте заслуженный пояс. Я сделал то, что должен был внутри октагона – выиграл у соперника в честном бою, один на один. На не 30 на 1, когда они напали на автобус. Они сказали мне, что должны позаботиться о моём здоровье. Не могут надеть пояс в октагоне. Мне отдали пояс уже за кулисами. Конечно, это не так сладко, как если бы его вручили в зале, при всех. Но пояс со мной, он в надёжных руках. Не беспокойтесь.
— Ты говорил, что готов даже отказаться от гонорара. Это так?
— Я больше того скажу: деньги для меня вообще не главное.
Про Путина
— Это большая честь, когда Владимир Владимирович вас поздравляет лично и оценивает труд — не только мой, но и труд моего отца. Мы с отцом провели в зале не меньше 25 лет. Помню себя с пяти лет, хотя отец говорит, что я ходить научился в зале, а это примерно в два года случилось.
Про медведя
— Отец Конора, посмотрев видео с медведем, сказал, что моего отца надо посадить в тюрьму за то, что он заставлял меня бороться со зверем.
Отец рассказал Владимиру Владимировичу на встрече — когда спросил меня маленького, буду ли я бороться с медведем, я уточнил: «Кусаться не будет?» Отец на это ответил: «Ты тоже кусай, у тебя тоже есть зубы». Лично я это смутно помню, но примерно так у меня вся жизнь и прошла — в конкуренции, в зале. Когда ты конкурируешь с сильными ребятами, которые тоже преследуют цель стать лучшим в мире, то или становишься лучше, или ломаешься. Где-то посередине быть не можешь. Так что это видео с медведем отражает всю мою жизнь.
Что касается более свежего видео со мной и медведем, то это уже был другой медведь. Я не знаю, где тот, но тот боролся лучше, валил меня. Думаю, если бы это был тот медведь, то он был бы намного больше. Не думаю, что я к нему подошёл бы. Медведь — это практически символ нашей родины.
Про сына
— Думаю, сын пойдёт по моим стопам. Когда я пришёл домой, увидел, как он уснул на моём поясе. Думаю, это хороший знак. Он уснул, прихватив пояс, хотя ему и годика нет. Не думаю, что он понимает, что он делает, но приятно.
Честно говоря, я бы не хотел, чтобы сын прошёл через то, что я прошёл. Это профессиональный вид спорта, опасный. Многие не видят, что происходит внутри, не знают, сколько у меня было операций на колене, спине, рёбрах. Полтора-два года назад я чуть не умер, когда сгонял вес. Ты вроде профессиональный спортсмен, но одновременно почти инвалид, играешь на грани. Я бы хотел, чтобы он скорее занялся олимпийским видом спорта, чем профессиональным. Олимпийский — это бокс, дзюдо, вольная борьба, а там дальше посмотрим.
Про Конора
— Понял, что сломал Конора, когда у нас была дуэль взглядов. Обратите внимание, куда я смотрел и куда смотрел он. Конор не смотрел мне в глаза. Человек может говорить что угодно, но, когда становишься лицом к лицу и смотришь в глаза, то можешь понять, что там внутри происходит. Он как бы смотрел мне в глаза, но я чувствовал, что он смотрит в область между глаз, туда, где нос начинается.
Так ни разу в глаза он мне не посмотрел. На всех пресс-конференциях, на взвешивании и открытой тренировке — чем ближе к бою, тем больше он ломался. Когда я вошёл внутрь клетки, посмотрел на его состояние, то повернулся и сказал, что он уже сломлен. Мне брат говорил: «Ты об этом не думай, настраивайся». Я ответил: «Говорю это так, чтобы ты меньше волновался».
Про популярность
— Нельзя не отдать должное Конору — он очень популярен. До боя не думаю, что я был столь же популярен, как он. Если сопоставить нас как спортсменов, то я уже доказал, что лучше него. Не знаю, насколько сейчас мы популярны, но до боя он точно меня в этом превосходил.
Про автобус
— Этот инцидент с нападением на автобус вызывает у меня очень много вопросов. В 2014-м мы с ним переписывались, нормально общались. Если бы он хотел меня найти из-за конфликта между командами, тогда почему не смог дальше написать: «Ты перешёл какую-то грань, нам нужно выяснить отношения». И раз ты прилетел на разборки, то зачем взял камеру?
Пиар-команда с ним ходит и снимает всё на камеры. Дело было в Barclays Center — очень большом центре. Откуда они могли знать, где именно мы находились? И почему они вообще зашли на арену? Когда заходят 20-30 возбуждённых мужчин на арену, работники UFC должны сказать: «Подождите-ка, сюда 30 человек зашли, Конор никакого отношения к мероприятию не имеет». Работники UFC ведут их по лифту — туда, где находится наш автобус. Многие могут подумать, что я спортсмен, но я хорошо образован, мозги у меня хорошо работают, за 15 лет карьеры ни одного удара по голове не пропускал.
Про драку после UFC 229
— Вы знаете, орлы в клетке не сидят. Они должны летать. Когда они выходят на охоту, то у них нет такого — чуть-чуть поохотился и всё. Это была настоящая охота, и я предупреждал UFC — 6 октября скажу всё, что у меня накопилось. Я их сразу предупредил — пусть будет больше охраны. Вот эти все люди, на которых я прыгнул, продолжали оскорблять меня. Я подумал про себя: «Вот он три раза постучал и теперь думает, что всё закончилось?» Хотел чуть-чуть дать этой команде знать, что в России такое не прощается и за каждое слово надо отвечать.
Заранее сто процентов не знал, как и что будет после боя. Начнём с того, что я не знал, выиграю или нет. Конечно, я был уверен в своих силах, но никогда не знаешь, что может произойти. И провокаций от них не ждал. Когда выиграл у него, увидел его команду. Знаете, я тоже человек, у меня есть эмоции, чувства. Эмоции и чувства были задеты, и я хотел дать понять, что они не должны этого делать.
Я сделал обращение на пресс-конференции, что медиа меняет эту игру. Из-за их позиции становится больше людей, которые говорят мусор. Больше людей стараются оскорблять, говорить непристойные слова, переходить ту линию, которую ты не можешь переходить. Я сказал, что мы должны всё изменить, должна быть здоровая конкуренция. Ты выходишь с таким же атлетом, который также стремится стать чемпионом, так конкурируй, а после боя пожми ему руку.
У меня до этого боя было 26 боёв, и ни один соперник не ушёл от меня, не пожав руку. Я и после боя с ними общался, и когда мы где-то видимся, то тоже очень тепло общаемся, желаем друг другу удачи. Но этот инцидент вышел за рамки. Эти рамки я не нарушал. Как нам сказал Владимир Владимирович, когда на нас нападают извне, мы все можем летать. Это то же самое.
Про сгонку
— Перед боем с Макгрегором я спал так хорошо, как никогда прежде. Знаете почему? Потому что за сутки до этого вообще не спал. У меня была очень серьёзная сгонка веса, я сделал вес за семь часов до взвешивания. У меня были приступы, меня рвало, хотя ничего не было внутри. Ну очень плохо себя тогда чувствовал. Я бы это, наверное, не рассказал, если бы проиграл, поскольку это звучало бы как оправдание. Всё хорошо, всё позади, но на самом деле мне было очень плохо.
Про отца
— У меня всегда в жизни была цель — сделать так, чтобы отец был доволен. Он меня никогда не хвалил, и я всю жизнь пытался получить его похвалу. Для меня это было всё. Бой с Конором — не исключение. Самое большое наказание было для меня тогда, когда он меня просто игнорировал. Когда я допускал какие-то ошибки, он мне переставал уделять внимание — говорил мне пару ласковых, а следующая неделя у меня тяжело проходила. Мы ведь дома вместе, в зале вместе, постоянно вместе, и мне не хотелось видеть недовольного отца.
После всех пресс-конференций, взвешиваний он мне сказал: «Ставлю тебе пять, и сегодня я понял, что ты вырос». После боя было чуть по-другому: оказывается, я поспешил. Он сказал, что надо было по-другому себя вести. Полностью с ним согласен, но если меня спросят, сделал бы я это ещё раз, — думаю, что да. Но если мне напомнят, что отцу 55 лет, то я не знаю, как отвечу на этот вопрос. Есть такая пословица: дай бог, чтобы вы не остались без старшего, который бы вам подсказывал. Мне с этим очень сильно повезло, отец всегда был рядом. Может быть, у нас были более способные мальчишки, просто у них не было таких наставников, как мой отец.
Про возможный уход из UFC
— Я высказал свою позицию UFC. Ты идёшь на войну, и человек, который идёт за тобой, пострадал. Мы выиграли войну, я иду домой и ложусь спать, а кто-то пострадал. Нет разницы, в тюрьме он или в больнице. Просто сидеть дома после такого — это не по-мужски, это не то, что у меня в душе. Я им сказал: «Если вы хотите Зубайру исключить, уволить или что-то ещё, то сто процентов потеряете и меня». У мужчины не всегда бывает шанс себя проявить, показать себя с той позиции, которая у тебя есть в душе. В наше время вообще тяжело оставаться мужчиной.
Они уже ведут переговоры насчёт моего нового боя, а я им сказал:
«Нет-нет-нет, подождите. Вы мою команду наказали и хотите, чтобы я с вами какие-то переговоры вёл? Такого никогда не будет! Мы сперва сделаем так — у моей команды всё будет хорошо, потому что мы это не начали, а закончили, не путайте. Мы самбисты, то есть защищаемся без оружия, и мы вышли против таких же ребят — подготовленных, профессиональных, отстояли свою честь. Теперь вы оплачиваете им гонорар, оправдываете, отправляете домой, а все наказания ложатся на нашу команду? Такого никого не будет. Если вы такими вещами занимаетесь, мы в этом не принимаем никакого участия. Занимайтесь своими делами и мне не звоните насчёт следующего боя. Пока не решите проблемы моих братьев, вообще не звоните мне».
Про последствия
— Подставил остальных россиян? Я полностью отдавал отчёт своим действиям. Шёл на этот поступок, зная, что будут последствия, штрафы. Я очень хорошо читал правила атлетической комиссии штата Невада. Извиняюсь, что честь у меня стоит на первом месте, она для меня важнее, чем правила и деньги. Ну что мне делать? Такой я человек.
Вы знаете, что за последние 12 лет — до подписания моего контракта с UFC в 2011-м — ни одного человека из России там не было. На тот момент это вообще казалось невозможным. Когда меня «подписали», все наши и их эксперты, тренеры, бойцы смотрели — идёт российский боец с 16-0, приезжает в лучшую организацию мира. Давайте посмотрим, как он здесь выступит, и по нему будем оценивать других оттуда. Почти семь лет я представляю нашу страну без единого промаха, выиграл все бои и всегда себя показывал с достойной стороны, показывал нашу культуру, наши ценности. Один раз, может, оступился. Я извиняюсь.
Про маму
— Хотел бы сказать болельщикам большое спасибо. Я почувствовал очень большую поддержку. Когда выходил на бой, то об этом и думал. На меня была направлена камера, и я знал, что через эту камеру миллионы людей на меня смотрят и ждут победу. Это очень сильно мотивировало, и думал про себя: «Я же до конца пойду, клетка закроется — и самое главное сделаем». Подошёл, посмотрел на соперника. Увидел внутри соперника, готового сломаться. Кто-то скажет — он понтуется, но я его нашёл сломанным.
Когда я выходил туда, то в раздевалке брату сказал: «Мастерку сними». Он говорит: «Зачем? В зале же холодно будет». Я ему: «Холодно будет только тому, кто стоять будет, а мы идём не только на бой, мы идём на войну». Примерно с таким настроем я выходил а бой.
Всегда говорят «папа-папа-папа». А я хочу сказать, что маму-то я люблю больше, чем папу. Только, пожалуйста, папе это не говорите.
