Президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге в интервью корреспонденту Suddeutschen Zeitung Томасу Кистнеру рассказал о целях, которые он ставит перед собой на предстоящие годы работы, а также поделился мнением об актуальных проблемах Олимпиад.
Существует четыре вопроса. Есть ли у меня желание работать? Хватит ли у меня здоровья? Счастлива ли моя семья? И четвёртый, самый важный вопрос: могу ли я что-то дать МОК? На каждый из этих вопросов я могу ответить: «Да!»
— Герр Рогге, после сенсационного 2008 года вы должны хорошенько подумать, продолжать ли вам работу на посту президента Международного олимпийского комитета.
— Существует четыре вопроса. Есть ли у меня желание работать? Хватит ли у меня здоровья? Счастлива ли моя семья? И четвёртый, самый важный вопрос: могу ли я что-то дать МОК? На каждый из этих вопросов я могу ответить: «Да!» И это мотивирует меня.
— Каковы ваши планы на работу до 2013 года?
— Если я буду переизбран, то буду по-прежнему стремиться увеличить значение олимпийского движения. Я думаю, что в этот первый срок я многое сделал для борьбы с допингом: было увеличено количество тестов, причём даже на тренировках, также мы привлекли полицию, как это было в Турине в 2006 году. Я распорядился, чтобы каждый, кто дисквалифицирован больше, чем на полгода, пропускал следующие Олимпийские игры, для этого есть проверка допинг-пробы. Все эти меры должны быть усилены, нам угрожают новые опасности.
Второе направление работы — это судейство. После скандала в фигурном катании в Солт-Лейк-Сити мы смогли убедить Международный союз конькобежцев внести изменения в систему оценок, а также установили компьютерный контроль при голосовании. Судейство стало объективней, и жалобы спортсменов улетучились. Мы ввели видеоконтроль в фехтовании, гимнастике, таэквондо, но это ещё не всё. Мы должны противостоять нелегальным ставкам на спорт. Эта угроза сильнее в футболе, чем у нас, но всё равно остаётся вызовом.
— А что же до самих Игр?
— Я хочу продолжить серию хороших Игр, начавшуюся с Солт-Лейк-Сити. Это не случайность, она основывается на философии, которую я принёс, когда координировал игры в Сиднее в 2000 году. С тех пор ноу-хау передаётся от города к городу. Я хотел бы продолжить работу с молодёжными Олимпийскими играми, она пока ещё не завершена. Наконец, в трудные финансовые времена я хотел бы, чтобы мы получали от Игр доходы не хуже, чем раньше. Этого хватит на следующие четыре года.
— Поговорим об играх в Пекине. Они изменили вас? Борьба с допингом прошла безвредно?
— Я с уважением отношусь к людям, которые критикуют Игры. Это вопрос взглядов. Но меня поражает оценка вопросов относительно допинга. Я думаю, что в Пекине мы достигли максимума. Игры провалились бы, если б мы действовали агрессивно.
Мы высказали китайцам несколько предложений, к одним они прислушались, к другим нет. Китай — это суверенное государство. Когда работаешь с правительством страны и нуждаешься в его поддержке, то нельзя допускать конфликтов.
Я как человек, переживший 1968 год, могу сказать: если бы мы пошли на баррикады и устроили протесты, то в Пекине Игры вышли бы плохими. Мы выбрали путь дипломатии.
— Всё это было для вас кризисной ситуацией?
— Кризисные ситуации имели место. В 2001 году МОК предоставил право на Олимпиаду Пекину, потому что это было оптимальным решением с технической точки зрения. У нас были проблемы с организацией Игр в Афинах и Турине. Мы выбрали самую густонаселённую страну планеты, потому что знали, что Китай справится с организацией. Мы понимали, что нас будут критиковать, но никто не мог представить, что произойдут акты насилия, которые случились 10 марта в Лхасе. Это поразило нас, ведь протест исходил от тибетцев, которые против применения силы. Но историю не изменить. Мы недооценили кровавые беспорядки. Необходимо было реагировать.
— МОК извлёк определённые уроки?
— Я как человек, переживший 1968 год, могу сказать: если бы мы пошли на баррикады и устроили протесты, то в Пекине Игры вышли бы плохими. Мы выбрали путь дипломатии. Я был честен перед спортсменами. Законы об иностранных СМИ, хоть и не превосходны сейчас, но сделали шаг вперёд. Эти законы могут стать знаком перемен. Игры в Пекине вышли великолепными, но дорога к ним получилась, мягко говоря, непростой.
— Вы проделали большую работу в борьбе с допингом. Но в Китае с этим возникли определённые проблемы.
— Сейчас лаборатории и специальные устройства больше не находятся под надзором МОК, они аккредитуются Всемирным антидопинговым агентством. Так что здесь нас нельзя ни в чём обвинить. Перед каждой Олимпиадой глава лаборатории скажет вам, что он нуждается в новых устройствах.
— Тем не менее некоторые факторы, к примеру, инсулин, не были протестированы.
— Меня действительно раздражает легенда относительно непроведения тестов, которая существует в Германии. Возьмём для примера SARMs (вещество, которое содействует мышечному росту без побочных анаболических эффектов. — Прим. «Чемпионат.ру»). Один немецкий репортёр спросил меня о том, почему на Олимпиаде не было тестов на SARMs и некоторые психоактивные вещества. Я ответил ему, что таких тестов в принципе не существует.
Как позже мне объяснил глава кёльнской антидопинговой лаборатории доктор Шенцер, легенда о непроведении тестов в Германии возникла во время немецкого велотура. Тогда организаторы сказали, что провели полную проверку. Но тестов на SARMs и некоторые психоактивные вещества сейчас нет. Те, что существуют, дают сбои. Мы храним допинг-пробы восемь лет, когда новые тесты появятся, тогда мы и совершим проверку. Здесь та же ситуация, что и с эритропоэтином. К Олимпиаде тест на его употребление не был готов, однако позже мы начали применять проверку на эритропоэтин.
В 2002 году мы поймали Йохана Мюлегга и россиянок не на соревнованиях, а на неожиданных тестах в их домах в Солт-Лейк-Сити. Их тесты на соревнованиях были отрицательным, но у нас оставалось подозрение, и мы послали контролёров к ним.
— С улучшением тестов на эритропоэтин стало популярно употребление допинга с последующим переливанием спортсменам их собственной крови.
— У нас нет научных доказательств в этой области. Олимпиада — это не место для экспериментов. Нам приходилось бороться со временем. Ежедневно мы должны были проводить проверку от 360 до 400 проб. Мы нуждались в быстром получении результатов. Мы проверяли спортсменов только на тот допинг, который могли обнаружить со стопроцентной гарантией. После Игр мы спокойно можем более тщательно проверить олимпийские допинг-пробы спортсменов.
Теперь мы можем проводить тесты на инсулин и эритропоэтин. Мы начнём проверки на SARMs сразу, как только это станет возможно. Может быть, это произойдёт через несколько недель. Мы передадим 400 пекинских проб в лабораторию в Лозанну, 100 в Кельн, часть отправим в Париж. Если до 2015 года появится ещё новый тест, то мы проверим пробы и на него.
— Эти 500 проб нацелены на определённых спортсменов?
— Целенаправленные проверки отлично работают, они невероятно повышают шансы попадания. В 2002 году мы поймали Йохана Мюлегга и россиянок не на соревнованиях, а на неожиданных тестах в их домах в Солт-Лейк-Сити. Их тесты на соревнованиях были отрицательным, но у нас оставалось подозрение, и мы послали контролёров к ним.
— Но мошенники также учатся…
— Поэтому у нас совместно с экспертами ВАДА есть список подозреваемых. Мы делаем специальные проверки. Мы следим за отклонениями в результатах. Или успехами, которые не могут быть достоверными. Также мы пристально следим за спортсменами, которые работают с тренерами и врачами с плохой репутацией. Также мы берём на прицел тех, кто часто опаздывает или вовсе отказывается встречаться.
По материалам Suddeutschen Zeitung. Продолжение